— Он сам приходил ко мне, — спокойно ответил Иерок.
— И поставил тебе под мышку стеклянную палочку — талисман смерти? — злорадно спросил Аналько.
— От стеклянной палочки не умирают, — устало сказал Иерок. — Умирают от другого. Когда уходят жизненные силы. Я чую — истекает из меня эта сила, словно что-то прохудилось в моем теле.
Аналько еще раз пристально посмотрел на Иерока:
— Ничем не могу помочь… Хочу только сказать, что пренебрежение старыми обычаями и несоблюдение обрядов могут быть причиной недомоганий… Подумай об этом…
И все же, когда Тагью убил своего медведя, он, вместо положенных пяти дней, привечал и развлекал дорогого гостя только один.
Так поступили и остальные охотники.
Охотничья удача пришла и к Апару: он добыл своего медведя, чем окончательно утвердил себя в глазах тех, кто еще сомневался, станет ли бывший кочевник полноценным морским охотником.
Возле пушного склада пришлось ставить вторые вешала. После того как сократили время медвежьего праздника, не проходило и дня, чтобы кто-то не вернулся с добычей. Это радовало Ушакова, но печалило Иерока.
— Так можно перестрелять всех медведей в округе, — однажды встревоженно сказал он, вспомнив оскудевшие берега Урилыка, опустевшие моржовые лежбища.
Ушаков постарался объяснить эскимосу о долге, о кредите, но тревога Иерока передалась и ему. Возможно, эти пятидневные празднества и другие невольные ограничения в добыче зверя объяснялись отнюдь не природной леностью и беспечностью эскимосов, как утверждали некоторые «знатоки» северных народов, а вековым опытом и тысячелетней мудростью, которыми регулировалась добыча.
— Зверя здесь много, — тихо, словно оправдываясь, сказал Ушаков, чтобы успокоить друга. — Долгие годы здесь никто не охотился, и медведей расплодилось столько, что, наоборот, полезно будет немного сократить их численность. чтобы они не навредили другому живому населению острова.
И все же Ушаков задумался над тем, как в будущем научно исследовать наличие зверя в этом районе и регулировать добычу не с помощью древних эскимосских обычаев, но на строгой основе, чтобы не нанести непоправимого урона белому медведю.
Жизнь в поселении понемногу входила в ритм, дни становились буднями, наполненными работой, наблюдениями, хозяйственными делами, подготовкой к предстоящим долгим поездкам уже не с промысловыми, а с исследовательскими целями.
Пришлось, правда, забить быков: наступившие морозы и снегопады лишили их последних остатков подножного корма, а взятое с собой сено давным-давно было съедено. Быки к тому же волновали собак, и приходилось все время быть начеку, чтобы они не набросились на этих флегматичных животных, которым остров Врангеля явно пришелся не по вкусу.
Ушаков, согласно эскимосскому обычаю делиться свежатиной, принес кусок говядины в ярангу Иерока.
Нанехак осторожно взяла мясо и с едва скрываемой гримасой отвращения положила его на деревянное блюдо.
— Не нравится? — спросил Ушаков.
— Непривычное, очень светлое, — тихо проговорила Нанехак. — Мы такое никогда не пробовали.
— Это очень хорошее мясо.
— Старцев говорил — хорошее, — согласно кивнула Нанехак.
Когда Ушаков ушел, она спросила отца:
— Варить?
— Попробуй, — сказал Иерок. — Может быть, ничего?
Нанехак достала запасную, еще не использованную кастрюлю, полученную недавно среди других товаров в кредит, ополоснула свежей водой и повесила над костром.
Для начала она решила угостить неведомым мясом мужа, вернувшегося из тундры, куда он возил приманку для песцовой охоты.
— Это что такое? — подозрительно спросил Апар, поддев на кончик ножа кусок мяса.
— Мясо русских быков.
Апар понюхал, повертел и осторожно положил обратно на деревянное блюдо.
— А ты пробовала? — спросил он у жены.
— Нет.
— А отец?
— И он не пробовал.
— Тогда почему я должен есть это? — пожал плечами Апар. — Дай мне моржового или лучше медвежьего мяса.
— Так ведь это подарок, — сказала Нанехак. — Умилык сам принес.
— Ну, раз подарок, — вздохнул Апар и снова взялся за нож.
Он отрезал самую малость, пожевал и сказал:
— Немного похоже на оленину… Но старого, изможденного оленя… Интересный вкус. И мясо беловатое… Ничего, есть можно.
Убедившись, что говядина нисколько не повредила Апару, Нанехак съела несколько кусков, но Иерок так и не решился, довольствовавшись на ужин куском копальхена.
— Оставшееся, пожалуй, отнесу Таслехак, — сказала Нанехак.
— И правильно! — обрадовался решению дочери Иерок. — Старцев любит такое мясо. Он брезгует копальхеном, оттого у него каждую зиму зубы слабеют.
Нанехак шла привычной дорогой, по припорошенной снегом тропинке. Солнце уже довольно низко стояло над горизонтом, а сегодня оно было какое-то странное: вокруг диска вдруг появилось бледно-желтое пятно с утолщениями. Нанехак впервые встречалась с таким природным явлением. Его заметили и другие эскимосы: такого в Урилыке никогда не бывало.
Старцев был дома. От него сильно попахивало вином, и он сидел мрачный. Нанехак отдала мясо сестре, и та, поблагодарив ее, сказала мужу:
— Гляди, настоящая коровятина.
— Не коровятина, а говядина, — сердито поправил жену Старцев.
— Мы пробовали, — сказала Нанехак. — Ничего, есть можно.
— Есть можно! — презрительно усмехнулся Старцев. — Да что вы понимаете в настоящей говядине, едоки копальхена! Это же чистейшее мясо!
— У моржа тоже чистое мясо, — возразила Нанехак. Она никогда не уступала Старцеву в отличие от своей покорной и забитой сестры. — Он купается в чистом соленом море!
— Морж-то купается, — продолжал Старцев, — да вы из него делаете черт знает что! В рот взять противно!
— Не бери, — с вызовом ответила Нанехак. — Никто тебя силой не заставляет. Можешь подыхать с голоду.
— Ну уж с голоду теперь не подохну, — с неожиданной злостью возразил Старцев. — На складе хватит продуктов. А к Новому году, глядишь, и свиней забьют.
— Неужто ты будешь есть эту гадость? Грязнее животины не видела! Собака и та чище!
— Эх ты! Как была темной эскимоской, так и осталась! — махнул рукой Старцев.
Нанехак с презрительной улыбкой посмотрела на зятя и даже не удостоила его ответом.
Несмотря на то что этот человек уже несколько лет жил среди эскимосов, он так и не удосужился научиться их языку, обходясь лишь несколькими жаргонными словечками, принятыми у торговцев. Нанехак с сестрой могли свободно разговаривать при нем о своих делах, не опасаясь, что Старцев поймет их.
