— Вот… заболел, — виновато, слабым голосом отозвался старик. — Пока ты болел, я держался… А теперь мой черед. Нельзя, чтобы оба умилыка разом болели.
— Пусть доктор Савенко посмотрит тебя, — сказал Ушаков. — Он ничего дурного не сделает. Обещаю тебе…
— Хорошо, пусть придет, — еле слышно проговорил он и, закрыв глаза, снова впал в забытье.
Доктор Савенко выслушал больного. Градусник он так и не отважился поставить, видя, как Нанехак зорко следит за его руками. Но и без градусника было ясно, что у старика сильный жар. Вероятнее всего, это воспаление легких. Выдержит ли он?
На вопросительный взгляд Ушакова доктор лишь в сомнении покачал головой.
Савенко ушел, ушел шаман Аналько, но Ушаков остался рядом с больным другом. Он вспоминал дни собственной болезни, когда, открывая глаза, всякий раз видел сидящего на корточках у двери Иерока, ловил его сочувствующий взгляд.
Ушаков прислушивался к тяжелому дыханию больного, вспоминал их первую встречу в бухте Провидения, разговор об острове, долгие беседы, когда они вместе мечтали о будущем нового эскимосского поселения. «Я слышал от стариков, — говорил Иерок, — что наш народ смело обживал новые земли. Почему бы нам не последовать этому хорошему древнему обычаю?» Но жизнь здесь оказалась нелегкой. И вот первое серьезное испытание. Ушаков был достаточно самокритичен, с тяжелым сердцем он брал на себя значительную долю вины. Много, слишком много времени было потеряно осенью. Увлеклись постройкой дома, складов, совсем забросили подготовку к зиме, мало запасли мяса и зелени. А ведь именно от этого во многом зависит жизнь эскимосов. Разве нельзя было побольше внимания уделить охоте? Конечно, можно. Того же моржа на мысе Блоссом было сколько угодно… От голода, понятно, никто не умрет, но от других болезней, как оказалось, люди здесь не застрахованы.
Так и остался неосуществленным план большой совместной поездки двух умилыков вокруг острова.
— Он в последние дни был очень плох, — тихо рассказывала опечаленная Нанехак. — Держался на ногах только потому, что хотел помочь тебе выздороветь.
— Что я могу для него сделать? — с горечью спросил Ушаков.
— Будь рядом, — попросила Нанехак, — пусть он видит тебя, когда будет приходить в сознание. Ему осталось совсем мало жить…
— Как ты можешь говорить такое? — с ужасом воскликнул Ушаков, пораженный тем, с какой безысходной уверенностью произнесла эти слова Нанехак. — Он еще может выздороветь!
— Нет, он уже не поправится, — печально вздохнула Нанехак. — Он долго боролся с болезнью, не поддавался ей, ходил, охотился, и вот — рухнул… Он не поднимется…
Поздним вечером, когда в небе заполыхали огни полярного сияния, Ушакову показалось, что Иерок уснул: его дыхание стало ровным, размеренным.
— Я приду утром, — тихо сказал он Нанехак, прикорнувшей у едва тлеющего очага.
Сияние было таким сильным, что под его сполохами хорошо просматривался весь ряд эскимосских яранг, длинное, почти по самую крышу занесенное снегом деревянное здание. Кое-где у жилищ виднелись безмолвные тени. Ушаков медленно шел к дому и едва не столкнулся с Кивьяной. Тот стоял у задней стены своей яранги и разбрасывал с деревянного блюда крошки еды, которые тут же подбирали собаки. Сначала Ушакову показалось, что он просто кормит собак, но потом догадался: эскимос приносит жертву. Умилык хотел было незаметно пройти мимо, чтобы не смущать Кивьяну, но тот сам остановил его:
— Как там Иерок?
— Уснул…
— Наверное, насовсем уснул, — печально произнес Кивьяна.
— Почему ты так думаешь? — осуждающе спросил Ушаков. — Он поправится.
— Гляди! — Кивьяна показал на сполохи северного сияния. — Видишь, сколько огней зажгли в окрестностях Полярной звезды? Это ему путь указывают, чтобы не заблудился.
— Зря ты так говоришь, — пробормотал Ушаков и заспешил дальше.
Он долго не мог заснуть, ворочаясь на оленьей шкуре, покрытой простыней, и думая о том, как легко эскимосы относятся к великому таинству смерти. Его поразила глубокая покорность судьбе.
Под окном послышались шаги. Ушаков невольно глянул на часы: они показывали полночь Шаги доносились уже из коридора, затем раздался легкий стук в дверь. Это был Павлов. Уже по выражению его лица Ушаков понял все.
— Умер, — сказал учитель и тяжело вздохнул.
Покойный лежал на новой оленьей шкуре, одетый в будничную зимнюю кухлянку. На голове его — аккуратно подвязанный под заострившимся подбородком малахай, а вытянутые вдоль тела руки были в рукавицах из коричневого темного камуса. Затем тело накрыли пыжиковым одеялом и вдоль положили длинный деревянный брусок.
Всеми приготовлениями молчаливо распоряжался Аналько. Апар, Кивьяна и Таян повиновались ему сосредоточенно, со знанием дела. Очевидно, им не раз приходилось снаряжать человека в последний путь. У костра возилась потемневшая от горя Нанехак. Ей помогала сестра. Нанехак не плакала, и только растрепанные, непричесанные волосы и следы копоти на лице свидетельствовали о глубоких переживаниях женщины. Она взглядом показала Ушакову место на китовом позвонке в углу чоттагина, чтобы русский умилык не мешал совершению похоронного обряда.
Покойного крепко связали ремнями, оставив с каждой стороны тела по три петли.
После этого Нанехак подняла переднюю стенку полога, подперла ее палкой и подала деревянное блюдо с вареным мясом. Погребальная трапеза проходила в молчании. Аналько знаком подозвал Ушакова и дал ему кусок.
— Хорошая, тихая погода, — сказал он.
Ушаков молча кивнул. Он едва смог проглотить кусок мяса.
— Это значит, что уходящий не имеет зла ни на кого из оставшихся, — продолжал Аналько.
Когда мясо было съедено, Нанехак подала каждому по чашке крепко заваренного чая. Покончив с чаем, покойника вынесли ногами вперед за ременные петли. Ушакову дали третью петлю слева.
Тело обнесли вокруг яранги и положили на снег позади жилища, рядом с заранее приготовленной нартой. Все уселись на снег.
Началась одна из главных церемоний похоронного обряда: вопрошание уходящего. Аналько и Кивьяна взялись за концы деревянного бруса. Аналько громким голосом задавал вопросы, и уходящий отвечал. Считалось, если тело поднимается легко, он дает положительный ответ, а когда тяжело — отрицательный. Как заметил Ушаков, сама форма вопросов была такова, что она не давала возможности для двоякого толкования.
Покойнику задали обычные вопросы: не держит ли он на кого-нибудь зла, какова будет дальше охота, хочет ли он быть зарытым в землю или останется на поверхности, намеревается ли он возвратиться туда, где похоронена его жена…
