Собака дернулась и затихла.
— А может быть, в ней беспокоилась душа нашего Иерока? — услышал он тихий голос за спиной, обернулся и встретился с обезумевшими от страха глазами Нанехак.
— Не говори так! — закричал Ушаков. — Не говори!
Опираясь на винчестер, он едва добрел до своей комнаты и рухнул на постель, сраженный новым приступом болезни.
Казалось, что на этот раз из болезни не выбраться. Три дня Ушаков пролежал в беспамятстве, но когда пришел в себя, то увидел рядом с собой осунувшееся, озабоченное лицо доктора Савенко.
— Ну что, плохи дела? — спросил он, едва шевеля пересохшими губами.
Доктор ничего не ответил, но по его глазам Ушаков понял, что положение его безрадостно. И вдруг вспомнил: когда он первый раз был болен, в комнате всегда было полно людей, сочувствующих ему. Вон там, возле самой двери, на корточках сидел Иерок…
— А где народ?
— Какой народ? — с удивлением переспросил Савенко, полагая, что начальник бредит.
— Где эскимосы?
— А, эскимосы, — вздохнул доктор. — Болеют…
— Как болеют? Кто болеет? — встревожился Ушаков.
— Жена Тагью тяжело больна.
— А ты лечи ее! Лечи! — неожиданно громко сказал Ушаков. — И обязательно помоги ей! Никто не должен умирать в нашем поселке! Понимаешь — никто!
Доктор Савенко только плечами пожал. И опять тяжело вздохнул.
— Прими все меры, — уже спокойнее продолжал Ушаков. — Все самые лучшие продукты, все лекарства — эскимосам.
— Так если бы они в действительности лечились, — горестно заметил Савенко. — Позвали меня к жене Тагью, когда ей стало совсем плохо. А до этого от нее не отходил Аналько.
— Позовите ко мне Тагью! — распорядился Ушаков. — Я с ним сам поговорю.
Тагью пришел вместе с Павловым. Он с любопытством, с какой-то пытливой жадностью всматривался в лицо Ушакова. Переглянувшись с доктором, Тагью спросил:
— Скажи, умилык, моя жена умрет?
Ушакова поразил убитый вид Тагью. Наверное, он очень любит свою жену, потому что в глазах его застыл такой страх и отчаяние, что Ушакову стало не по себе.
— А ты мне скажи, Тагью, я умру?
Эскимос испуганно посмотрел на русского умилыка, потом перевел взгляд на Павлова, на доктора.
— Не знаю, — неуверенно ответил он.
— А откуда мне знать — умрет твоя жена или нет? Но скажу тебе прямо: ее спасение — в твоих руках.
— Как это? — с недоумением спросил Тагью.
— Если ты будешь делать все, что говорит доктор, твоя жена поправится.
— Однако, — нерешительно произнес Тагью, опасливо поглядывая на Савенко, — тебе он не помог.
— Почему не помог? — возразил Ушаков. — Сегодня я чувствую себя намного лучше, чем вчера. И твоей жене станет хорошо, если будет слушаться доктора.
— А можно обойтись без стеклянной палочки? — вдруг спросил Тагью.
Ушаков сразу же догадался, что речь идет о злополучном термометре. Он повернулся к доктору и сказал:
— Неужели нельзя обойтись без измерения температуры? Ведь если у человека жар, это и так видно, невооруженным глазом.
— Можно, конечно, — уныло согласился Савенко.
Ушаков снова обратился к Тагью:
— Вот видишь, доктор обещает, что не будет ставить стеклянную палочку твоей жене.
Но это обещание, похоже, не очень обрадовало эскимоса. Подумав, он сказал:
— Наверное, все-таки дело не в стеклянной палочке.
— Ну вот видишь! Разумное говоришь! — обрадовался Ушаков.
— Может, болезни наши от злого духа, живущего на северной стороне острова…
— Почему так думаешь?
— А ты сам сообрази: все, кто побывал там, — заболели. Как только мы съездим на север, погода портится и пурга длится несколько дней.
— Но там больше всего зверя! — напомнил Ушаков.
— Так Тугныгак тоже не хочет зазря отдавать людям свои богатства, — сказал Тагью. — Вот он и берет в обмен то человеческую жизнь, то собачью…
Слова Тагью неожиданным образом подействовали на Ушакова. От возбуждения он даже приподнялся на постели.
— Послушай меня, Тагью. Покойный Иерок верил в меня, и ты тоже должен поверить. Я тебе прямо скажу — никакого злого Тугныгака на северном берегу нет. И нечего его бояться. Как только мы поправимся и как только солнце покажется над горизонтом, мы там поставим охотничье поселение.
— Но вот Аналько говорит…
— Аналько первого и пошлем! — Ушаков нетерпеливо перебил Тагью. — И я ему скажу: если он мне докажет существование Тугныгака, то я даю слово, слышишь, Тагью, даю слово вызвать сюда большой пароход и перевезти вас всех обратно в бухту Провидения.
Тагью изменившимся взглядом, но так же недоверчиво, искоса посмотрел на Ушакова, потоптался и медленно вышел из комнаты.
— А теперь, — произнес Ушаков, обращаясь к доктору, — я должен во что бы то ни стало поправиться. Иначе дело наше будет проиграно.
Павлов рассказал, что настроение в селении неважное, некоторые даже собираются, как только появится солнце, отправиться на собаках на материк.
— Но ведь это очень опасно! — заволновался Ушаков. — Это грозит гибелью!
На следующий день к Ушакову пришла Нанехак. Она вроде немного оправилась от горя, но к ней уже не вернулось обаяние молоденькой девушки. За эти дни она словно бы повзрослела.
— Что говорят в селении о моей болезни? — спросил ее Ушаков.
— Говорят, что Тугныгак оказался сильнее тебя.
— Но я поправляюсь. Так кто же оказался сильнее?
— Тебе еще надо доказать, что ты по-прежнему сильный человек, — спокойно сказала Нанехак.
— Ты слышала разговоры о том, что некоторые хотят на собаках переправиться через пролив?
— Так неразумные говорят. Опытные предостерегают: это очень опасно. Льды в проливах обычно не стоят на месте, постоянно дрейфуют, испещрены трещинами, разводьями… Не знаю, вряд ли кто всерьез решится.
Она подала кружку с какой-то настойкой.
— Это из нашей травы нунивак, — объяснила Нанехак.
Ушаков знал, что так эскимосы называют родиолу розовую, или в просторечии «золотой корень».
— Откуда он у тебя? — спросил Ушаков.
— Осенью собрала, — ответила Нанехак. — Она тут есть, за холмами. Обычно мы много заготавливаем, и зимой, бывает, обходимся только ею, когда совсем нечего есть.
— На следующую зиму мы заготовим этого нунивака целыми бочками, — сказал Ушаков, выпив горьковатый, пахнущий осенней тундрой настой.
…Здоровье Ушакова заметно пошло на поправку. Еще чувствуя слабость, он отправился по ярангам. В одних он утешал больных, в других ругал здоровых разленившихся мужчин, впавших в какую-то апатию, в состояние безразличия и полной покорности обстоятельствам.
