На следующее утро 14 сентября давал показания Томас Хейворд. Мы ждали этого с нетерпением. Хейворд стоял вахту с Кристианом и был на палубе, когда начался мятеж. Мне было очень интересно, совпадет ли его рассказ с тем, что мне поведал Кристиан, пригласив к себе в каюту. Однако Хейворд даже не упомянул о том, что спал на палубе, в момент захвата корабля. Он сказал, что стоял на корме и следил за акулой, а к нему подошел Кристиан и попросил присмотреть за кораблем, пока он сходит вниз.
— Несколько минут спустя, — продолжал он, — к моему величайшему удивлению, я увидел Кристиана, Черчилля, Беркитта, Самнера, Куинтала, Маккоя, Мартина, Хиллбрандта и Смита, двигавшихся к корме с мушкетами и штыками в руках. Я пошел навстречу и спросил Кристиана, что это значит, но он приказал мне придержать язык. Мартина оставили на палубе часовым, а остальные направились в каюту к мистеру Блаю. Вскоре я услышал крик мистера Блая «Убивают!» и голос Кристиана, который приказал принести кусок линя. Джон Миллз отрезал часть лот-линя и понес бунтовщикам. Эллисон, стоявший у руля, покинул свой пост и вооружился штыком. Матросы высыпали гурьбой на палубу. Как только баркас был спущен на воду, Джону Самьюэлу, Джону Халлету и мне приказали садиться в него. Мы попросили, чтобы нам позволили собраться, и это было разрешено. Примерно тогда же я обратился не то к Стюарту, не то к Байэму — кажется, к Байэму — и посоветовал ему присоединиться к нам, но не помню, что он мне ответил. Когда я снова поднялся на палубу, то увидел, что одним из часовых к капитану Блаю приставлен Эллисон. Нас заставили сесть на баркас. Я помню, как Тинклер, садясь, крикнул: «Ради бога, Байэм, скорей!» Когда нашу посудину тянули к корме корабля, я видел Байэма и Моррисона, стоявших у гакаборта среди других мятежников. Вид у них был вполне довольный. Беркитт грязно бранился, а Миллворд насмехался над капитаном Блаем. Это все, что мне известно о бунте на корабле его величества «Баунти».
Суд приступил к вопросам:
— Вы сказали, что Беркитт грязно бранился. Кого именно он осыпал бранью?
Xейворд. По-моему, вообще всех, находившихся на баркасе.
Суд. Сколько вооруженных людей видели вы на борту в день мятежа?
Xейворд. Восемнадцать.
Суд. Слышали ли вы разговор между Кристианом и Байэмом о замене шлюпки на баркас?
Xейворд. Нет.
Суд. Выходили ли вы на палубу в ночь накануне мятежа?
Xейворд. Нет.
Суд. Вы знаете, в котором часу подсудимый Байэм лег в ту ночь спать?
Хейворд. Да. Я случайно проснулся как раз в ту минуту и слышал, как склянки пробили половину второго.
Суд. Откуда вам известно, что это был именно Байэм?
Xейворд. Его койка висела рядом с моей.
Суд. Расскажите все, что вы помните о поведении Моррисона.
Хейворд. Я помню, как он помогал вынимать ямс и другие припасы, хранившиеся на баркасе, перед тем как тот был спущен на воду. Был он тогда вооружен или нет — не помню.
Суд. Вы хотите сказать, что позже видели его вооруженным?
Хейворд. Кажется, да, но утверждать не берусь.
Суд. Как, по-вашему, судя по его поведению, он помогал мятежникам или же только исполнял приказания?
Хейворд. Если хотите знать мое мнение, он помогал мятежникам. Моррисон спускал вместе с другими баркас, потому что ему хотелось поскорее от нас избавиться.
С у д. А теперь расскажите об Эллисоне.
Xейворд. Когда начался мятеж, Эллисон стоял на руле, потом взял в руки штык, и его поставили охранять капитана Блая.
Суд. Расскажите о Маспратте.
Хейворд. Я помню, что он стоял у борта с мушкетом в руках.
Суд. Что вы можете сказать о Беркитте?
Хейворд. Я видел, как он вслед за Кристианом и Черчиллем шел арестовывать капитана Блая, неся в руках мушкет. Когда баркас находился за кормой корабля, он стоял у гакаборта и мерзко поносил всех нас.
С у д. А что делал Миллворд?
Хейворд. Он был одним из вооруженных часовых. Потом он, как я уже говорил, насмехался над капитаном Блаем.
Суд. Есть ли у вас основания думать, что подсудимого Байэма не пустили бы на баркас, захоти он в него сесть?
Хейворд. Нет.
Суд. Где он находился, когда баркас отводили к корме?
Хейворд. Не могу сказать, но немного спустя он стоял у гакаборта вместе с мятежниками.
Суд. Он что-нибудь при этом говорил?
Хейворд. Не могу сказать.
Суд. Вы сказали, что Моррисон помогал мятежникам, чтобы поскорее избавиться от капитана Блая и всех, кто был с ним. Несколько раньше вы заявили, что подсудимый Макинтош тоже помогал спускать баркас, однако мятежником вы его не считаете. Почему вы столь по-разному оцениваете их поведение?
Хейворд. По выражению их лиц: Моррисон казался веселым, а Макинтош подавленным.
Моррисон. Вы сказали, что я показался вам веселым и это заставило вас думать, что я принадлежу к бунтовщикам. Можете ли вы утверждать перед лицом Бога и этого суда, что это утверждение не вызвано чувством личной обиды?
Хейворд. Нет, личная обида здесь ни при чем. Я сказал так, потому что считаю, что подсудимые, которые не ушли с нами, могли это сделать, так как на корабле были другие шлюпки.
Моррисон. Как вам известно, одна из этих шлюпок была сильно повреждена древоточцем. Вы уверены, что другие находились в хорошем состоянии?
Хейворд. С вами я этот вопрос не обсуждал, поэтому не могу сказать ничего определенного.
Моррисон. Отрицаете ли вы, что капитан Блай при вас просил не перегружать баркас и обещал, что нас оправдают?
Хейворд. Да, это было при мне, но я понял, что он имеет в виду одежду и всякие тяжелые вещи, которых на баркасе было уже полно.
Вопрос, заданный Эллисоном, внес небольшую юмористическую нотку:
— Вам известно, что капитан Блай сказал, что взять больше никого не может, но если доберется до Англии, то нас оправдают. Неужели вы в самом деле думаете, что слова об оправдании относятся к одежде? А может, они все же относятся к Коулману, Макинтошу, Норману, Берну, мистеру Стюарту, мистеру Байэму и мистеру Моррисону, которые тоже ушли бы на баркасе, если бы им хватило места?
Этим вопросом Эллисон завоевал нашу признательность, но отнюдь не расположение судей, которым было очень трудно сохранить серьезность.
Xейворд. Слова капитана Блая об оправдании относились к тем, кто уже был на баркасе.
Суд. Стало быть, вы считаете, что капитан Блай не имел в виду никого из оставшихся на корабле?
Тут Хейворд понял, что суд видит всю нелепость его рассуждений, и признал, что Блай мог обращаться и к оставшимся на «Баунти».
Коварство, с каким Хейворд давал показания, поразило меня. В глубине души он прекрасно знал, что и Моррисон, и я виновны не более, чем он сам, однако не упустил случая бросить на нас тень.
