— Арестованный может удалиться.
Я не почувствовал ничего, кроме облегчения: все кончилось. Насколько ужасен и позорен такой конец, я понял значительно позже. По-видимому, лицо мое ничего не выражало, и Моррисон спросил:
— Ну как, Байэм?
— Меня повесят, — ответил я. Мне никогда не забыть выражение ужаса на лице Моррисона. Сказать что-либо он не успел, потому что следующим вызвали его. Мы остались ждать перед закрытой дверью. Коулман, Норман, Макинтош и Берн стояли отдельной группой, а остальные пододвинулись ко мне, словно ища защиты и утешения. Эллисон молча тронул меня за руку и улыбнулся.
Дверь отворилась опять, и появился Моррисон. Он был бледен, но держал себя в руках.
— Будем наслаждаться жизнью, пока можем, Байэм, — проговорил он и секунду спустя добавил: — Боже, как бы я хотел, чтобы моей матери не было в живых!
Следующим вызвали Коулмана. Выйдя из кают-компании, он не подошел к нам, а встал в отдалении: он был свободен. Через некоторое время к нему присоединились Норман, Макинтош и Берн, который от радости и облегчения разрыдался.
Беркитта, Эллисона, Миллворда и Маспратта суд долго не задерживал. Все они были признаны виновными и приговорены к смертной казни. Вслед за Маспраттом на палубу вышли зрители. Мы ожидали, что за ними появятся и члены суда, однако дверь закрылась снова. Очевидно, это было еще не все. Трудно описать, в каком напряжении мы находились следующие полчаса. Наконец в дверях появился профос и произнес имя Моррисона.
Тот снова вошел в кают-компанию. Когда он снова оказался среди нас, то с трудом сдерживал чувства: суд решил ходатайствовать перед его величеством о помиловании. Это почти наверняка означало, что ходатайство суда будет принято во внимание и Моррисона простят. Через несколько мгновений из кают-компании вышел лорд Худ и остальные офицеры. Суд закончился.
По счастью, нам не пришлось долго ждать; нас тут же посадили в шлюпку, которая отчалила, взяв курс в сторону «Гектора». Мы видели, как в другую шлюпку сели наши уже свободные товарищи. Эллисон помахал им шляпой, и через минуту, завернув за борт «Дьюка», их шлюпка скрылась из виду. Больше я никогда никого из них не встречал.
Командир «Гектора» капитан Монтагью и раньше относился к нам весьма хорошо, но теперь, когда мы стали смертниками, он делал все что мог, чтобы хоть как-то облегчить наше существование. Он разрешил мне отбывать заключение в каюте отсутствующего лейтенанта. После полутора лет, в течение которых я практически ни разу не оставался один, я смог оценить по достоинству его доброту. Дважды в день мне было позволено ходить навещать своих товарищей.
Сэр Джозеф Банкс пришел ко мне только на второй день, поэтому к встрече с ним я был уже готов. Он горячо пожал мне руку и взял от сопровождавшего его матроса объемистый пакет.
— Садитесь Байэм, — сказал он, развязывая сверток. — Я принес вам вашего старого друга. Узнаете? — И он убрал последний лист оберточной бумаги. На столе лежал мой таитянский словарь вместе с грамматикой. — Позвольте мне сказать вам вот что, — продолжал он. — Я прочел вашу рукопись с большим интересом и знаю таитянский язык достаточно, чтобы оценить проделанную вами работу. Она превосходна, Байэм, как раз то, что нужно. Если эту книгу издать, ей не будет цены. Скажите, сколько времени вам нужно, чтобы окончательно подготовить ее к печати?
— Вы полагаете, что я смогу работать над нею здесь?
— А вам хотелось бы этого?
Один только Бог знает, насколько мне нужно было чем-нибудь занять свой ум. Меня глубоко тронула заботливость сэра Джозефа.
— Ничто другое не доставило бы мне такого удовольствия, сэр, — ответил я. — Я не питаю иллюзий относительно важности этой работы, но…
— Но она чрезвычайно важна, мой дорогой! — прервал меня сэр Джозеф. — В этом вы можете быть уверены. Я принес вам рукопись потому, что работа должна быть завершена. В ней весьма заинтересовано Королевское общество. Мне предложили написать к ней вступительную статью, в которой рассматривались бы общие сведения о таитянском языке и его отличия от европейских языков. Но это мне не под силу. В плавании с капитаном Куком я научился немного разговаривать по-таитянски, да теперь почти все забыл. Такую статью можете написать лишь вы.
— Я с радостью попробую, если только у меня хватит времени…
— За месяц справитесь?
— Думаю, да.
— В таком случае месяц у вас будет. Я имею достаточное влияние в Адмиралтействе, чтобы обещать вам это.
— Я буду стараться изо всех сил, сэр.
— Быть может, вы предпочитаете не говорить о… о событиях прошлой недели? — помолчав, спросил он.
— Ничего не имею против, сэр. Если вы хотите мне что-нибудь сказать…
— Только одно, Байэм. Не стану говорить о своих чувствах. В истории британского королевского флота еще не было столь трагической судебной ошибки. Я знаю, какою горечью вы переполнены. Вы понимаете, почему вам вынесли обвинительный приговор?
— Думаю, да, сэр.
— Другого выхода не было, Байэм, просто не было. Никакие смягчающие обстоятельства — ни то, что вас не видели вооруженным, ни ваш добрый нрав, — ничто не смогло перевесить утверждение капитана Блая, что вы готовили бунт вместе с Кристианом. Доказать что это не так, мог бы только ваш друг Тинклер. Но без его показаний…
— Я понимаю вас, сэр. Давайте больше не будем об этом. Еще более трагичной мне кажется судебная ошибка по отношению к Маспратту. Во всем флоте нет более дисциплинированного матроса, чем он. А его собираются повесить, руководствуясь показаниями лишь одного человека — Хейворда. Маспратт ведь взял мушкет в руки, только чтобы попытаться помочь Фрайеру отбить корабль.
— Согласен с вами и даже добавлю, что у Маспратта еще есть надежда. Прошу вас, ничего не говорите бедняге, но, по некоторым сведениям, его еще могут оправдать.
Такого прекрасного сентября я больше не припомню. В воздухе стоял легкий прозрачный туман, который рассеивал солнечный свет, казалось, что повсюду висит золотистая пыль.
Я работал упорно, изо дня в день, и к середине октября словарь и грамматика были окончательно готовы. Времени у меня оставалось в обрез, и я сразу принялся за вступительную статью.
25 октября, когда я уже в который раз редактировал вступительную статью, в дверь ко мне постучали. Визиты такого рода всякий раз бросали меня в холодный пот, но на этот раз я услышал знакомый голос:
— Вы здесь, Байэм?
Я открыл дверь и увидел доктора Гамильтона.
Мы не виделись с ним со дня окончания судебного процесса. Он сказал, что его назначили на другой корабль, который вскоре уходит в море, и что он забежал попрощаться со мной.
