— Ее можно несколько изменить и сделать более интересной. Сейчас покажу как.
На верхней полке, висевшей на стене за стойкой бара, стояли зажженные свечи. Ван Хорн попросил Морено снять две из них, затем, приняв подсвечники из его рук, осторожно поставил их на ближний столик. Теперь я, как и все присутствующие, понял, для чего свечи предназначались. В этом состязании участники садятся друг против друга, сцепляются кистями рук и, не отрывая локтей от стола, стараются повалить руку соперника. В варианте борьбы, предложенном Ван Хорном, проигравший получал заведомо сильные ожоги.
Поняв это, Юрадо вновь захохотал, даже схватился за спинку стула.
— Слушайте, мне это нравится. Нравится, и даже очень. Только хочу предупредить, сеньор, я ведь могу и забыть отпустить вашу руку.
Ван Хорн занял место напротив Юрадо. Соперники, прижав к столу локти и сцепившись ладонями, начали борьбу. От напряжения Юрадо сморщил лоб и оскалил зубы. Я не мог видеть лица Ван Хорна, так как тот сидел к нам спиной.
Неожиданно на щеке Юрадо рельефно обозначился мускул, и кривая улыбка исказила его лицо. Он понял, что побеждает. Рука Ван Хорна медленно, но верно начала опускаться на пламя.
Улыбка победителя заиграла на лице Юрадо. Он громко захохотал, но внезапно замолк. Его рука, не выдержав противодействия Ван Хорна, двинулась в обратную сторону и, пройдя исходное положение, склонилась над свечой, стоявшей на другой половине стола. По той легкости, с которой Ван Хорн завалил руку Юрадо, всем стало ясно, что до этого священник играл с ним в кошки-мышки.
Лицо Юрадо, чью руку священник продолжал держать над горящей свечой, исказила неимоверная боль. На его лбу выступили крупные капли пота. Чтобы не закричать, побежденный в отчаянии стиснул зубы. Наконец Ван Хорн отпустил руку противника и поднялся из-за стола.
— Один великий французский король как-то сказал: «Пусть каждый, кто скажет, что страх ему неведом, попробует большим и указательным пальцами погасить пламя свечи». Все конечно же зависит от того, как это сделать.
С этими словами он, облизнув большой и указательный пальцы, быстро загасил обе свечи. С искаженным от боли лицом, поддерживая на весу обожженную руку, Юрадо уставился на Ван Хорна, затем резко развернулся и в сопровождении двух своих напарников поспешно удалился.
В баре сразу стало тихо. Ван Хорн осторожно взял с барной стойки фигурку Святого Мартина из Порреса, аккуратно завернул ее в одеяло и направился к двери, которую почтительно для него распахнул Морено.
Как только они оба скрылись за дверью, мы с Яношем оживились.
— Зачем он устроил это чертов турнир? — подавшись вперед, спросил я его.
— Бог его знает, но в следующий раз ему необходимо иметь при себе оружие, — ответил Янош и принялся собирать карты. — Для одного вечера впечатлений вполне достаточно. Хочу в постель.
Я посмотрел вслед удаляющемуся Яношу, поднялся из-за стола и, подойдя к входной двери, вышел на улицу. Трое местных, сидевших на ступеньках крыльца, при моем появлении мгновенно умолкли. Начав спускаться по лестнице, я услышал стук колес о булыжную мостовую и увидел, как из-за угла гостиницы, толкая перед собой тележку, появился Морено. Рядом с ним шел Ван Хорн.
Сбежав по ступенькам вниз, я окликнул его. Ван Хорн остановился, сказал Морено, чтобы тот ехал дальше и обернулся ко мне.
— Что тебе? — спросил он.
— Чем ты собираешься здесь заниматься?
— Хочу утвердить свое положение, только и всего. Сегодня утром, когда Чела де Ла Плата признала в деревянной фигурке изображение Святого Мартина и рассказала его историю, я сразу понял, что этим следует воспользоваться. И, кажется, неплохо это сделал. Не так ли? А теперь пока. Увидимся завтра утром, — сказал Ван Хорн и пошел догонять Морено.
Уже сгустились сумерки, а я стоял один и, вслушиваясь в звуки удаляющихся шагов, напряженно думал, каков же он, Ван Хорн, на самом деле. Скорее всего, для меня он так и останется загадкой.
Мной овладело чувство беспокойства, стало как-то не по себе. О том, чтобы лечь в постель и забыться в глубоком сне, не могло быть и речи. Морща нос от зловонных испарений, поднимавшихся над сточной канавой, я прошелся по центральной улице и, выйдя через главные ворота в стене, окружающей городок, оказался за пределами Мойяды. Вновь ощутив свежесть и чистоту горного воздуха, я наконец-то задышал полной грудью. Ночное небо надо мной до самого горизонта было усеяно яркими звездами. Вдали, отражая холодный свет луны, поблескивали заснеженные вершины гор.
На самом верху длинного пологого склона, в том месте, где вдоль сбегавшего вниз ручья росли тополя, горел костер, вокруг которого, мирно пощипывая траву, бродили лошади и мулы. Вдруг в ночной тишине я услыхал слабый звон колокольчика, который крестьяне обычно привязывают на шею домашнему скоту. Сердце мое замерло. Секунду спустя я решительным шагом направился прямиком к костру.
Миновал одного, затем другого дозорного, и ни один из них меня даже не окликнул. На земле у самого костра, завернувшись в одеяло, кто-то спал. По другую сторону, скрестив ноги, сидел Начита и курил трубку. На коленях у него лежал «винчестер».
Суровое лицо Начиты в отблесках костра казалось мне неподвластным времени, но и не таким спокойным, как у Виктории, которая, откинув полог над входом в палатку, смотрела на меня. С древних времен эти люди благоговели перед образом женщины, и, взглянув на девушку, я понял почему. Они вместо богов поклонялись богиням.
Лицо Виктории засияло в улыбке, которая могла предназначаться мне одному. Я шагнул вслед за ней. Под потолком, прикрепленная к деревянной жерди, светила «летучая мышь». Как бы желая отгородиться от всего мира, девушка закрыла пологом вход и опустилась на колени. Я сел на корточки рядом и стал наблюдать за Викторией. Привычным движением руки она развязала волосы, и те, упав, словно тяжелые черные шторы, легли ей на плечи. Затем она сделала то, что сильно удивило меня. Девушка открыла плоскую деревянную коробку, извлекла из нее блокнот и карандаш и что-то быстро написала на листке бумаги.
Написано было конечно же по-испански и удивительно красивым почерком. На бумаге я увидел всего лишь один вопрос:
«Ты думал, я смогу тебя оставить?» Мне было трудно сказать ей что-либо в ответ. Но моего ответа ей не требовалось. Она резко поднялась и задула фонарь.
На протяжении многих лет я беззаветно служил великого делу, ради которого жертвовал всем, что имел. В моей жизни не было места шуткам, дружбе, любви — всем проявлениям человеческих чувств, которые могли бы показаться слабостью характера.
