Карл, не зная, что ответить, посмотрел на мать.
— Сын мой, — обратилась Екатерина к Генриху Наваррскому, — у вас бывают подозрительные люди.
— Допустим, мадам. И эти подозрительные люди навлекают подозрение и на меня, не так ли?
— Да, Генрих.
— Назовите же мне их! Кто они? Сделайте мне с ними очную ставку!
— Правда, — сказал Карл, — Анрио имеет право требовать расследования.
— Я этого и требую! — продолжал Генрих, чувствуя преимущество своего положения и стремясь воспользоваться им. — Об этом я и прошу моего доброго брата Карла и мою дорогую матушку Екатерину. Со дня моего брака с Маргаритой разве я не был хорошим мужем? Спросите Маргариту. Разве я не был добрым католиком? Спросите моего духовника. Разве я не был хорошим родственником? Спросите всех, кто присутствовал на вчерашней охоте.
— Да, это правда, Анрио, — сказал король, — но все же говорят, что ты в заговоре.
— Против кого?
— Против меня.
— Сир, если бы я против вас злоумышлял, я мог бы все предоставить обстоятельствам, когда ваша лошадь с перебитой ногой не могла подняться, а разъяренный кабан набросился на ваше величество.
— Смерть дьяволу! А ведь он прав, матушка.
— Но все-таки, кто же был у вас сегодня ночью? — спросила Екатерина.
— Мадам, в такие времена, когда так трудно отвечать даже за собственные действия, я не могу брать на себя ответственность за действия других. Я ушел из своих покоев в семь часов вечера, а в десять брат мой Карл увел меня с собой; всю ночь я провел с ним. Так как все время я был с его величеством, откуда я мог знать, что происходит у меня дома?
— Да, — отвечала Екатерина, — однако остается несомненным то, что какой-то ваш человек убил двух стражей его величества и ранил Морвеля.
— Мой человек?! — спросил Генрих. — Кто же он, мадам? Назовите.
— Все обвиняют графа де Ла Моля.
— Мадам, граф де Ла Моль вовсе не мой человек — он на службе у герцога Алансонского и рекомендован ему не мной, а вашей дочерью.
— А все же, не Ла Моль ли был у тебя, Анрио? — спросил король.
— Сир, откуда же мне знать? Я этого не отрицаю и не подтверждаю… Господин де Ла Моль — человек очень милый, услужливый, очень преданный королеве Наваррской и часто приходит ко мне с поручениями от Маргариты, которой он признателен за рекомендацию герцогу Алансонскому, или же он приходит по поручению самого герцога. Я не могу утверждать, что это был не Ла Моль…
— Это был он, — сказала Екатерина. — Его узнали по вишневому плащу.
— А разве у Ла Моля есть вишневый плащ? — спросил Генрих.
— Да, — ответила Екатерина.
— И у того человека, который так расправился с двумя моими стражами и с Морвелем…
— Тоже был вишневый плащ? — перебивая короля, спросил Генрих.
— Совершенно верно, — подтвердил Карл.
— Ничего не могу сказать, — ответил Генрих. — Но мне кажется, что если у меня в покоях был не я, а — по вашим словам — Ла Моль, то следовало вызвать вместо меня Ла Моля и допросить его. Однако разрешите, ваше величество, обратить ваше внимание на одно обстоятельство.
— Какое?
— Если бы я, видя подписанный моим королем приказ, не подчинился ему и оказал сопротивление, я был бы виноват и заслужил бы любое наказания. Но ведь это был какой-то незнакомец, которого приказ нисколько не касался! Его хотели арестовать незаконно — он воспротивился; быть может, слишком рьяно — но он был вправе так поступить!
— Тем не менее… — начала Екатерина.
— Мадам, в приказе было сказано арестовать именно меня? — спросил Генрих.
— Да, — ответила Екатерина, — и его величество подписал его собственноручно.
— А значилось ли в приказе — в случае ненахождения меня арестовать всякого, кто окажется на моем месте?
— Нет, — ответила Екатерина.
— В таком случае, — продолжал Генрих, — пока не будет доказано, что я заговорщик, а человек, находившийся у меня в комнате, — мой сообщник, этот человек невиновен.
Затем, обернувшись к Карлу, Генрих прибавил:
— Сир, я никуда не выйду из Лувра. Я даже готов по одному слову вашего величества направиться в любую государственную тюрьму, какую вам будет угодно мне назначить. Но пока не будет доказано противного, я имею право называть себя самым верным слугой, подданным и братом вашего величества!
И Генрих с достоинством, какого от него не ожидали, раскланялся и вышел.
— Браво, Анрио! — сказал Карл, когда за Генрихом закрылась дверь.
— Браво? За то, что он нас высек? — недовольно произнесла Екатерина.
— А почему бы мне не аплодировать? Когда мы с ним фехтуем и он наносит мне удар, разве не говорю я «браво»? Матушка, вы напрасно так плохо относитесь к нему.
— Сын мой, — ответила Екатерина, — не плохо отношусь, а я боюсь его.
— И тоже напрасно! Анрио мне друг; он верно говорил, что, если бы он злоумышлял против меня, он дал бы кабану сделать свое дело.
— Да, чтобы его личный враг, герцог Анжуйский, стал королем Франции?
— Матушка, не все ли равно, по какому побуждению он спас мне жизнь; но что спас он, так это несомненно! И — смерть всем чертям! — я не позволю обижать его. Что же касается Ла Моля, то я сам поговорю о нем с герцогом Алансонским, у которого он служит.
Этими словами он предлагал матери удалиться. Она вышла, стараясь разобраться в охвативших ее смутных подозрениях. Ла Моль, человек слишком незначительный, не годился для ее целей.
Войдя к себе, Екатерина застала там Маргариту, которая ее ждала.
— A-а! Это вы, дочь моя? Я посылала за вами вчера вечером.
— Я знаю, мадам; но меня не было дома.
— А сегодня утром?
— Сегодня я пришла сказать вашему величеству, что вы готовитесь совершить великую несправедливость.
— Какую?
— Вы собираетесь арестовать графа де Ла Моля.
— Ошибаетесь, дочь моя! Я никого не собираюсь арестовывать; приказы об аресте отдает король.
— Мадам, не будем играть словами в таком серьезном деле, Ла Моля арестуют, это верно?
— Возможно.
— По обвинению в том, что этой ночью он находился в комнате короля Наваррского, ранил Морвеля и убил двух стражей?
— Да, именно это преступление вменяется ему в вину.
— Мадам, оно вменяется ему ошибочно, — сказала Маргарита, — граф де Ла Моль в нем неповинен.
— Ла Моль неповинен?! — воскликнула Екатерина, чуть не подскочив от радости и сразу почувствовав, что разговор с Маргаритой прольет ей некоторый свет на это дело.
— Да, неповинен! — повторила Маргарита. — И не может быть повинен, потому что он был не у короля.
