профессора:
– Это чего вы там тащите, а? Не бомбу ли?
Подозрительность Дуси не располагала к юмору, но профессор ответил на полном серьёзе:
– Человека, Дусенька. Человека будущего!
– А-а, – протянула дворничиха и махнула рукой. – Вечно вы шутите, Пан профессор… Вот сколько вас, а это лет тридцать будет, и все тридцать лет – сплошные шуточки. Пора взрослеть! Пора, Пан профессор…
Профессор, кряхтя под тяжестью «Вовкиного клона», бросил успокоившейся Дусе:
– Успеется, Дусенька… Какие наши годы?
Когда Чуркин, профессор и «человек будущего» уехали на лифте на свой этаж, Дуся достала из сумочки пакет с «Бабкиными семечками» и, метко сплёвывая шелуху в самодельный кулёк, вслух посплетничала сама с собой:
– «Какие наши годы, какие наши годы!..» Тьфу ты! Да ваши такие же, как и наши. Вылез человеку из люльки, оглянуться не успел, а уж и в гробик пора…
Сокращённая, как считали все уволенные в тот период, «по воле Запада и треклятых «америкосов» в образе яйцеголового негра-президента, которого после введения в стране санкций всеми фибрами своей души возненавидела экс-консьержка бывшего элитного дома, баба Дуся даже всхлипнула от своих же проникновенных слов. Она хорошо помнила лучшие для жильцов этого красивого дома времена, когда и хлеб, и водка, и квартплата стоили сущие копейки. И куда всё делось? В какую чёрную дыру времени провалилось такое короткое, как северное лето, её счастье, будто бы и было, было, а посмотришь вокруг, увидишь, что стало – и не было ничего как будто…
Старушка мелко перекрестилась и горько вздохнула, вспомнив прайс-лист фирмы «Ритуальные услуги населению Северо-Запада». И, вспомнив крепкое словцо, запрещённое даже в литературе, помеченной цензурным индексом «18+», в сердцах, с обидой, копившейся в её обиженной душе больше года, бросила вслед Пану профессору:
– Ну как тут помрёшь, мать твою, с такими ценами похоронными? Особливо, когда Витька-сожитель жрёть и жрёть водку с пивом. Да ишшо и закусывает! Каждый день!
Когда «Вовкин клон» установили в зале, Чуркин, любуясь своей филигранной работой, сказал:
– Конечно, пришлось вам, Игорь Васильевич, изрядно потратиться, пришлось…
– Да уж! – вытирая пот со лба, сказал профессор. – Дачу в Завидово, свой золотой портсигар с гравировкой «Всё пройдёт, как с белых яблонь дым», который ещё на сорокалетие подарил Комитет по науке – всё спустил во имя науки, старый пень! Что Володьке после меня останется?
Саша Чуркин не был типичным представителем «золотой научной молодёжи». Он пробивался в большую науку сам – без денег, поддержки влиятельных знакомых, чиновных родственников и даже неизменного «счастливого случая», который, если верить мемуарам, печатавшихся под рубрикой ЖЗЛ («Жизнь замечательных людей») всегда подворачивался под руку смелых и пробивных. Он не расталкивал конкурентов острыми мальчишескими локтями. Но у него был природный талант истинного учёного – Чуркин носом чувствовал грядущее открытие, и выдающийся Сашкин нос, несмотря на сравнительно небольшой опыт, ещё никогда не подводил своего хозяина. Молодой учёный, единственный верный ученик профессора, готовый идти с ним до конца («хоть на плаху, хоть на пъедистал!»), был уверен: старик Волохов – гениален. Он пока многого не понимал в его сложнейшей теории, похожей на бред или гоголевские «Записки сумасшедшего». Но интуиция Чуркина подсказывала: профессор на верном пути! Помогай доброму человеку – и тебе воздастся. (В конце концов именно так у аспиранта Александра Александровича Чуркина всё и вышло. Верность, как величайшая добродетель человека разумного, всегда замечалась и отмечалась Высшим Разумом Ноосферы).
Но так думали далеко не все. Он видел, как молодые и не очень, сытые, холёные, прагматичные в своих «перспективных темах» чиновники ФАНО (Федерального агентства научных организаций) встречали профессора Волохова со снисходительной улыбкой врача-психиатра, который, давая пилюли больному, точно знали: если шизофрения, то это, увы, надолго – до гробовой доски. А пилюльки, если и не вылечат, то, глядишь, и вернут из аномального (ненормального, с их кочки зрения) состояние в нужное им русло. Сделают таким, как все. То есть – нормальным. Гениальность – это ведь тоже аномалия, ненормальность. Отклонение от средней нормы поведения и мышления современного «хомо сапиенса», существующего на Земле вот уже как лет этак сто пятьдесят тысяч. Только отклонение не вниз, что называется дебилизмом, а вверх, что тоже хозяину такого грандиозно-аномального таланта ничего, кроме умножения мировой скорби, не приносит.
– Вы ему, сыну своему, больше, чем двухэтажную дачу в Завидово оставите! – твёрдо сказал Александр, когда узнал, что Игорь Васильевич продал всё, что можно и нельзя, чтобы довести свой главный научный эксперимент жизни до конца.
– Это что же, Шурик, а? – живо поинтересовался профессор.
– Имя.
– Да ну? – искренне удивился старик. – И всего-то?
– Это – самое дорогое. Имя в истории человечества, – с пафосом, которого никак не ожидал профессор, сказал Чуркин. – Я, думая о вашем научном подвиге, даже стихи сочинил… Правда, нескладные, но от сердца.
– Ну-ну, я весь внимание…
– Имя – вечность, имя – Брахман, Имя то, что есть Ничто. И Любовью укрываясь, – я проснулся. Вот и всё.
– Всё?
– Всё, – развёл руками Александр. – Только ещё один вопрос, можно?
– Валяй!
– А почему мы голову клону не доделали? Точнее голова есть, лица – нет, а? Мне показалось как-то, что болванка вместо головы очень похожа на пёсью морду. Бр-р-р!..
Волохов помолчал и сказал со вздохом:
– Слова «лицо» и «личность», Сашенька, – из одного корня происходят. Личность Владимира Игоревича Волохова, сотрудника нашей славной полиции, моего с любимого сына существует совершенно не виртуально, а реально. Зачем сейчас, когда он жив и здоров, тьфу, тьфу, ему двойник? Дай Бог, чтобы этот двойник ему ещё лет сто, а то и больше, не пригодился…
– А кому тогда? – растерялся Чуркин.
– Кого в ловушку поймаю, того лицо и вырежем из этой маски бессмертия, грубой заготовки будущего лица будущей личности живого, я подчёркиваю, Шурик, живого человека, а не киборга, как ты, думаю, уже давно определил роль в моём эксперименте этому великолепному манекену. А что «Вовкин клон» – точная копия тело сына, так это ничего не значит. Личностью делает не тело.
– Мозг! – вставил Чуркин.
– Атман, – мягко поправил своего молодого коллегу профессор. – Ты же вспомнил Брахмана в своём стишке… Вспомни его слова. Или зря я упросил тогда Бергмана взять тебя в славное королевство Непал?
– Конечно, Атман, – поспешил исправиться молодой учёный. – Знаете, профессор, мысль как бы сама, независимо от меня постоянно съезжает в накатанную колею…
– Колея должна быть своей, – похлопал старик Чуркина по плечу. – По своей колее, как почти по целине, ещё трудно ехать, но плодотворнее для потомков.
– Как это – плодотворнее? – не понял молодой учёный.
– По следу первопроходца обязательно пойдёт другой
