— Поль! Пойдем скорее, ты должен взглянуть на него…
Расталкивая слуг, Огюст поволок меня прямиком к адмиралу, находящемуся у себя в спальне.
— Он не встает? — спросил я, догадавшись об этом по тому, куда он меня тащил.
— Нет, — обеспокоено ответил Огюст. — Как ты думаешь, можно отравить пулю?..
— Которая летит на большой скорости и раскаляется так, что на ее поверхности все сгорает? Ты что, шутишь?..
Огюст глубоко вздохнул.
— Просто тут столько разговоров, уже голова кругом…
Перед дверью мы замолчали и вошли в нее чинно, делая вид, что нисколько не беспокоимся.
Адмирал сидел, опираясь на высокие подушки, и что-то писал, положив бумагу на особую лакированную дощечку.
Я с удивлением посмотрел на Огюста. Выглядел Колиньи совсем не так уж плохо, и даже преспокойно поскрипывал пером по бумаге. Так, так, значит, ранен он не в правую руку… А в какую должен был? Тут моя память решительно дала сбой. Как бы то ни было, стрелял в него все равно не тот человек, которому этот выстрел всегда приписывался, по банальной и уважительной причине собственной безвременной смерти. Но прочие известные факты, как будто, на месте? Стреляли недалеко от резиденции Гизов, и герцог, о чем уже было немало разговоров, наконец покинул город. А может, это была как раз его светлая идея обвинить во всем испанцев, чтобы выиграть время? Все может быть. Нельзя же отрицать и кое-каких интриг, происходящих в этом месте и времени закономерно, а не привнесенных извне… Может быть, и нельзя… Но отчего-то упорно казалось, что инициатива давно и безнадежно перехвачена.
Адмирал поднял взгляд, повел головой и коротко взмахнул пером, отсылая всех, кто находился сейчас в спальне, кроме нас с Огюстом, прочь. Поклонившись своему командиру и одарив нас подозрительными взглядами, свита прошествовала мимо, оставив нас наедине.
— Я вижу вас снова, молодой человек, — проронил адмирал с сухой иронией, когда мы приблизились. — Уж не об этом ли вы меня предупреждали?
Я посмотрел на его перевязанную руку, неподвижно лежавшую поверх покрывала.
— Это было всего лишь вероятно, господин адмирал.
Колиньи кивнул, прикрыв глаза, положил перо на бумагу и удобней откинулся на подушки. Огюст подхватил дощечку с письмом и убрал ее на стоявший рядом резной столик.
— И вы говорите, нет никакого заговора? — поинтересовался адмирал, не открывая глаз.
— Думаю, что есть, и не один, — ответил я. — Без них ведь не бывает.
Колиньи улыбнулся едва обозначившейся улыбкой в уголках тонких высохших бледных губ.
— Дайте мне вашу руку, — произнес он, подняв в воздух свою здоровую кисть.
Я поднял руку и коснулся его пальцев — они были сухими и горячими. По-прежнему не открывая глаз, он быстро перехватил мою руку, несильно сжав запястье. Это меня насторожило — прислушивается к пульсу? Как поступил недавно и я? Нет, это еще ни о чем не говорило, он не мог быть «вторым» — он в слишком большой опасности, да и возраст и здоровье — совсем не те. И все-таки он прислушивался к моему пульсу, чтобы понять, насколько я с ним правдив. Что ж, достаточно старый метод. И что ни говори, не надежный. Как правило, человек не может лгать, не беспокоясь. Но вот отчего именно он беспокоится, если он все-таки беспокоится — этого не разобрать.
— Вы ведь не знали, что это произойдет? — негромко прошелестел адмирал.
— Конечно, знал, — ответил я, и он слабо дернулся, сомкнутые веки вздрогнули, но так и не открылись.
— В вас сильный бес противоречия, не правда ли? — тихо проговорил адмирал, будто засыпая. — Вам страшно, оттого вы делаете вид, что не боитесь. Вы знаете, какого ответа от вас ждут, и говорите противоположное, не желая задумываться о последствиях.
— Вы ошибаетесь, — сказал я спокойно. — Я говорю так потому, что задумываюсь. И если я уже думал и говорил об этом, я не вижу смысла не признавать, что не догадывался о том, что могло произойти. Отрицать это было бы лицемерием.
Он открыл глаза и пристально посмотрел на меня.
— Кто же вас послал мне, бог или дьявол? — он глубоко вздохнул. — Вы верите, что меня нужно прятать? Но желаю ли я прятаться? Что я этим признаю? Свою предусмотрительность или свою слабость?
Он отпустил мою руку, уронив сухую, будто паучью, кисть, на одеяло.
— Это будет не бегство, — ответил я мягко. — Вы будете лишь гостем у ваших друзей.
— Но почему я должен быть их гостем? Что именно мне может угрожать? Ведь то, что могло случиться, уже случилось, — он слабо шевельнул раненой рукой. — Значит, это еще не все. А почему именно — еще не все? Что может случиться?
Я пристально посмотрел на его полусомкнутые веки.
— Сказать вам, что может случиться? Я видел ваш дом сегодня снаружи. Там толпится не так уж много народу. Множество ваших сторонников разъезжает по городу и задирает горожан. А ночью ваших людей на улице будет еще меньше или вовсе не будет. И кто-то может пожелать покончить со всем одним ударом. И будет проще сделать это, если сразу обезглавить вашу партию. Вы ведь не желаете никому доставить такое удовольствие?
Колиньи хитровато улыбнулся.
— А вы-то почему этого не желаете? Или на самом деле желаете?
— Нет. Не желаю — это принесет больше вреда, чем пользы.
— А почем вы знаете? — загадочно вопросил Колиньи.
— Господин адмирал, — проговорил я вкрадчиво, — уж не желаете ли вы посвятить меня в планы вашего заговора?
Колиньи изумленно приподнял брови, и я улыбнулся ему с самым невинным видом.
— Ни в коем случае, — серьезно сказал Колиньи.
— Весьма этому рад, — заверил я.
Колиньи перевел взгляд на Огюста.
— И все-таки, как это будет выглядеть? Как то, что я напуган, хотя напуган вовсе не я? С этим я утрачу часть моей силы. Уж не на это ли и рассчитывают мои враги?
— Ваши враги могут даже ничего не узнать, если и впрямь ничего не случится, — вставил я. Огюст чуть встрепенулся, и снова оба посмотрели на меня.
— Но почему вы так думаете? — спросил Колиньи. — Откуда такая мистическая уверенность — почему именно завтра?
— Потому что завтра — воскресенье, — напомнил я. — Мессы в эти дни пышнее, и их посещает больше всего прихожан — в этот день легко проповедовать, чтобы кого-то на что-то толкнуть. И это день праздности, а именно праздность рождает чудовищ.
— Удивительно, — задумчиво проговорил адмирал. — Что ж, считайте, что сумели меня убедить. — Огюст вздохнул с облегчением и почти просиял, напряжение спало, хотя бы ненадолго.
— Полагаюсь на вашу совесть, — ввернул адмирал.
Почему в последнее время все выбирают именно это слово?
