— Для меня ваша исповедь священна, — серьезно сказал он, положив свою руку на неподвижно лежащую кисть старика.
— Я должен исповедоваться перед вами, Эбергард, открыть вам мою жизнь. Если мой рассказ покажется бессвязным, простите меня — о таких вещах тяжело рассказывать. Я не хочу унести тайну своей жизни в могилу, куда я уже ступил одной ногой. Я знаю, что могу спокойно рассказать вам все, не опасаясь услышать упреки; ведь вы снисходительный человек, у вас доброе сердце и вы сами перенесли много горя. Скажите мне, как зовут вашего отца, Эбергард?
— Моим отцом, моим дорогим воспитателем был старый отшельник Иоганн фон дер Бург.
— Да-да, помню… Иоганн фон дер Бург… Вы мне это уже говорили, а между тем я все переспрашиваю вас, желая удостовериться в этом… Прошло уже больше сорока лет с тех пор, как я был веселым, живым юношей,— начал свой рассказ старик.— Я не думал тогда, что может настать время, когда я буду без сил и движения лежать в кресле. Мой отец был богатым и уважаемым человеком и заботился о моем воспитании больше, чем это делали другие в то время. Снабдив деньгами и наставлениями, он отправил меня путешествовать, чтобы я мог окончательно довершить свое образование. Я возвратился из далеких стран жизнерадостным и предприимчивым юношей…
Странное чувство овладевает мною, когда я думаю об этом! Старый Ульрих был тогда молод и красив, перед ним была открыта жизнь, хорошенькие девушки украдкой заглядывались на него и не у одной из них срывал он поцелуй и получал взамен два.
Все это избаловало юношу: гордость родителей, сознание своего превосходства, предпочтение, которое ему отдавали повсеместно, делало его все самоуверенней, так что, когда покойный король обратил на него внимание, стал давать ему поручения и даже призывал его в замок для беседы, он принимал это как должное.
Молодость кипела в его крови, та огненная, самоуверенная молодость, которая никогда не возвращается, ею никто достаточно не дорожит, ее не умеют ценить!
Но все это не мешало Ульриху работать. В Париже и других больших городах он совершенствовался в своем искусстве и вернулся домой опытным и талантливым мастером.
Однажды по пути в замок Ульрих встретил экипаж принцессы Кристины. Он остановился, чтобы уступить ей дорогу, и в тот момент, когда кланялся прелестной девушке, глаза их встретились.
— Принцесса Кристина? — удивился Эбергард.— Это ее портрет висит в зале замка, названной ее именем?
— Ее. Ей было тогда лет двадцать. Она была дочерью принца Генриха. Ее замечательная красота и доброе сердце возбудили в наследном принце сильную любовь.
— В теперешнем короле?
— Он страстно полюбил принцессу, но она не обращала внимания на чувства будущего короля: эта веселая, умная и открытая девушка, олицетворявшая невинность и простодушие, была чужда всякой гордости и тщеславия.
Ульрих уже видел ее однажды в замке, а теперь она, сидя в коляске с придворной дамой, так радушно, так любезно ответила ему на поклон, что он долго стоял как вкопанный, глядя вслед прекрасному видению.
Вскоре после этого король, поручивший Ульриху какое-то трудное дело, был так доволен его исполнением, что пригласил молодого человека к себе в замок на большое пиршество.
Подобное приглашение считалось особым отличием, но радости молодого мастера не было границ, когда вслед за королем, удостоившим его разговора, к нему, оставив наследного принца, любезно подошла принцесса Кристина и радушно поклонилась, словно уже давно знала его. Благосклонное внимание принцессы, простота ее обращения и ее чарующая красота произвели на молодого мастера неизгладимое впечатление.
Принцесса была в тот день удивительно хороша. Ее темно-русые волосы украшала жемчужная диадема, оттеняя прелестные задумчивые голубые глаза. Сердце Ульриха трепетало, и, когда поздно ночью он покинул замок, образ прелестной Кристины неотступно оставался перед его внутренним взором.
Сын простого, хотя и уважаемого всеми мещанина полюбил дочь принца! Когда умер ее отец, а вскоре вслед за ним и ее мать, он оплакивал их вместе с ней. Она стала сиротой. И ни окружавшая ее роскошь, ни придворные дамы, старавшиеся ее развлечь, ни внимание и сочувствие кронпринца не могли заменить ей родителей!
Сильное горе влияет на человеческое сердце, а если это сердце и прежде было мягким и благородным, то страдание еще более усиливает в нем эти свойства, возвышая душу и приближая ее к Богу. Человек начинает иначе смотреть на жизнь и проникается кротостью и милосердием. То же произошло и с принцессой Кристиной.
— Каким счастьем было бы, если бы она взошла на престол, выйдя замуж за наследного принца! — воскликнул с глубоким убеждением Эбергард.
— Слушайте, что произошло дальше. В одно прекрасное весеннее утро экипаж принцессы остановился у нашего дома. Отец мой куда-то уехал, а я стоял в мастерской, заканчивая великолепные церковные канделябры, что король заказал в дар церкви Святой Гедвиги. Штифт для гравировки выпал у меня из рук, когда придворный лакей, отворив дверь мастерской, громко доложил:
— Ее королевское высочество принцесса Кристина! Она вышла из кареты. Я не видел ее со дня смерти ее отца. В этот день она была особенно прекрасна. Ее щеки были бледны от печали, лицо стало еще нежнее, еще мечтательнее! Черное платье изящно охватывало ее тонкий стан, черная вуаль ниспадала на плечи, покрытые темной тальмой.
Она знаком дала понять придворной даме, чтобы та оставалась в экипаже, и вошла ко мне одна.
Я поклонился ей и сказал несколько слов сочувствия, вырвавшихся прямо из сердца. Она подала мне руку, и я с благоговением прильнул к ней дрожащими губами. Она была взволнована не менее меня.
— Я приехала к вам, господин Ульрих,— произнесла она наконец тихим, мелодичным голосом,— со странным заказом. Помните вы наш разговор на масленице? Тогда я еще не предчувствовала последней потери, но слова, которыми мы обменялись, явились как бы приготовлением к ней.
— Мы говорили,— отвечал я,— о тех трех возвышенных целях, к которым должен стремиться каждый: о вере, нас подкрепляющей, о вечном свете просвещения и о мужестве перед смертью, что дает нам силы легче переносить страдания.
— Признаюсь вам, эти слова не выходили у меня из памяти со дня нашего последнего разговора; они стали для меня священными с тех пор, как сердце мое переполнилось заботами. Я пришла сюда, чтобы заказать вам амулет, который символически выражал бы эти слова. Вы исполните это так, как найдете лучшим, я полагаюсь на ваше участие ко мне. Я знаю, что я для вас не постороннее лицо.
