Одно только являлось помехой в волшебной и яркой картине ее будущего – это снег и морозы. Алина досадовала, что эта страна, куда она призвана владычествовать по своим законным правам, находится на далеком севере. В этой стране бродят полчищами волки и медведи, поедая людей. В этой стране вечно все мерзнут… Вечно быть в шубе, даже в постели, даже на бале! Не иметь возможности носить вырезной лиф и блистать своими чудными плечами?! Это ужасно!
И Алина иногда начинала мечтать о том, нельзя ли как-нибудь пособить горю?
Вскоре и это удалось, – по крайней мере, мысленно, в воображении. Расширив пределы России на юге, она перенесла столицу в Константинополь, на теплые берега Босфора. Морозные Петербург и Москва стали окраинами нового могущественного государства.
Таким образом, и вопрос о суровых условиях природы был отстранен и улажен, а с ним вместе – и вопрос об вырезном лифе и изящных туалетах на балах.
Когда отец Игнатий через неделю снова приехал к Алине, то нашел в ней маленькую перемену. Красавица была покойна, горделива, говорила с царственно-величественными жестами, относилась к Игнатию милостиво, с высоты своего царского величия.
Умный Игнатий не только не обиделся и не был изумлен этим, но даже обрадовался этой перемене. Вновь убедился он, что лучшей находки сделать было нельзя. Более подходящего субъекта для роли и комедии в огромном предприятии, затеваемом его партией, найти было невозможно.
Отцу Игнатию, хорошо знакомому с историей Польши, вспомнилось, как Дмитрий-самозванец погубил дело своим характером, своими привычками, своим дурным воспитанием…
На этот раз было бы не то. Эта красавица авантюристка, конечно, не достигнет престола даже и на один день, но всякий, кто увидит ее в роли и на пути самозванства, поневоле уверует в ее происхождение. В этой женщине, одаренной от природы красотой, всеми талантами, получившей блестящее воспитание, сосредоточивалось все, чем редко обладает даже законная монархиня. Если эту Елизавету II поставить в порфире и короне около Екатерины Российской и Марии-Терезии Австрийской, то, конечно, за ней останется пальма первенства.
– Да, именно, – с восторгом думал Игнатий, глядя на Алину, – во всей Франции и даже во всей Европе нам не найти более подходящей женщины…
За это свидание, когда отец Игнатий называл Алину титулом «ваше высочество», она даже бровью не двинула.
Она как будто с рождения привыкла к тому, чтоб ее так величали…
Игнатий удивлялся иногда самому себе, с каким успехом и с какою дерзостью исполнял он роль епископа Родосского… Он – темного происхождения, полуполяк, полуеврей!.. Теперь он должен был преклоняться перед Алиной. Она, хотя и высшего круга и более родовитого происхождения, чем он, но все-таки девушка не царской крови, а в несколько дней привыкла к роли претендентки на престол самой могущественной империи.
Умный и дальновидный Игнатий был приятно удивлен. Несколько дней назад он первый открыл тайну или, лучше сказать, сочинил и передал Алине тайну ее происхождения и призвания, а теперь, через несколько дней, красавица сама говорила с ним спокойно, внушительно-гордо о своих правах, о своих намерениях и будущих подвигах.
Она говорила Игнатию о России, о Екатерине, о себе и своих намерениях так просто и спокойно, с такою уверенностью, как будто бы она неделю назад впервые открыла тайну эту Игнатию, а не от него все узнала.
Действительно, Алина так уверовала внезапно в себя и в свое призвание, что вера эта сказывалась в малейшем ее движении и в каждом ее слове. Она не играла комедии, не притворялась. Если же сочиняла она сама некоторые подробности своего положения и лгала, то была в положении талантливой актрисы, которая настолько входит в свою роль, что действительно горюет и радуется, плачет и восторгается всем существом, всем сердцем, так как воображаемое становится для нее на минуту второй действительностью.
Игнатий приехал к Алине предлагать ей тотчас же объявиться двум-трем лицам в Париже и просить их содействия.
Прежде всего надо было, по его мнению, признаться во всем и сделать своею союзницей богатую и сильную своими связями княгиню Сангушко. Вместе с тем представиться в частной аудиенции герцогу Шуазелю и открыть ему свое происхождение, так как он уже, отчасти, предупрежден, что в Париже находится особа, имеющая законные права на российский престол.
Алина согласилась на все и предложила Игнатию со своей стороны тотчас же, прежде других ввести в число соучастников посланника Огинского. Но Игнатий, напротив, строжайше приказал ей не только не делать его соучастником, но даже стараться отдалить его от себя. Оказывалось, что Алина не знает и азбуки в деле политики.
Первым условием их предприятия должна была быть революция в Польше и замещение Станислава-Августа другим королем, – следовательно, Огинский, как официальное лицо, мог им только повредить и даже выдать их происки королю и России.
Когда Игнатий уже собирался уезжать от Алины, обещаясь побывать на другой же день, Алина вдруг решилась на иное признание!.. Решилась сообщить свою тайну! Была минута, что она боялась того, как отнесется Игнатий к ее положению замужней женщины, да еще вдобавок жены простого саксонского негоцианта.
Алина на этот раз была настолько наивна, что думала поразить этим Игнатия, даже боялась, что он откажется содействовать ей во всем и признавать ее права, если узнает про этот бессмысленный шаг ее прошлого.
– Останьтесь на минуту, – через силу выговорила Алина. – Я должна передать вам, должна признаться… в одном факте, который много изменяет мое положение. Я хочу признаться вам во всем подробно, чтоб вы помогли мне выпутаться из самого мудреного положения. За эти десять лет, что я странствовала по всей Европе, я имела легкомыслие… выйти замуж. Я замужняя женщина!..
Игнатий действительно был поражен этим открытием; он закинул голову назад, взгляд его загорелся, вспыхнул, и он воскликнул:
– Как?! Неужели? Зачем? Кто же он? Где он, ваш муж? Здесь, в этом доме?
– Да, он здесь, в Париже. Только что явился теперь! На мое несчастье!
И Алина рассказала подробно всю историю своего замужества, бегство от мужа и, наконец, его роковое появление в Париже, как будто на смех одновременно с ее встречей с ним, Игнатием.
Но епископ Родосский за эти последние десять лет тоже, как Алина, прошел через столько трудных задач, через столько мудреных сцеплений обстоятельств, он столько превзошел и уничтожил преград на своем пути, совершил так много маленьких и больших обманов, даже преступлений, что теперь недоумение его и смущение продолжались недолго.
– Ну что же, – выговорил он, – это еще не бог весть какая беда. Надо устранить эту помеху, надо стереть с лица земли этого неуместного супруга с его правами. Я подумаю, как это сделать, и скажу вам. Во всяком случае, рассчитывайте на мою помощь.
