Маргарита продолжала свой путь прямо туда, где ее могла ждать опасность. С виду Маргарита была спокойна, но судорожно сжатые руки говорили о сильном нервном напряжении. По мере того как она двигалась вперед, тишина становилась все более зловещей, и какая-то тень, похожая на тень от руки, заслонила тускло мерцающий источник света.
Когда она подошла к ответвлению коридора, вдруг какой-то мужчина выступил на два шага вперед, открыл серебряный с позолотой фонарик, осветив себя, и крикнул:
— Вот он!
Маргарита лицом к лицу столкнулась со своим братом Карлом. Сзади, держа в руке шелковый шнурок, стоял герцог Алансонский. Еще двое стояли рядом в полной темноте, и только отблеск света на их обнаженных шпагах выдавал присутствие этих людей.
Маргарита в мгновение ока охватила всю картину и, сделав над собой огромное усилие, с улыбкой ответила Карлу:
— Сир, вы хотите сказать: «Вот она!»?
Карл отступил от нее на шаг. Все остальные продолжали стоять неподвижно.
— Марго! Ты?! Куда ты идешь так поздно? — спросил он.
— Так поздно? А разве такой уж поздний час? — отозвалась она.
— Я тебя спрашиваю — куда ты идешь?
— Взять книгу речей Цицерона, кажется, я ее забыла у матушки.
— Идешь так, без света?
— Я думала, что коридор освещен.
— Ты из своих покоев?
— Да.
— Чем же ты занималась сегодня вечером?
— Я готовлю торжественную речь польским послам. Ведь собрание Совета завтра, и мы условились, что каждый из нас представит свою речь вашему величеству.
— И в этой работе тебе никто не помогает?
Маргарита собрала все свои силы.
— Да, братец, — граф де Ла Моль, он человек очень образованный.
— Настолько образованный, — сказал герцог Алансонский, — что я просил его, когда он кончит работу с вами, прийти ко мне, чтобы помочь и мне своим советом, так как я не могу равнять свое образование с вашим.
— Так это вы его здесь ждали? — самым естественным тоном спросила Маргарита.
— Да, — раздраженно ответил герцог Алансонский.
— Тогда я его сейчас пришлю вам, брат мой. Мы уже кончили.
— А ваша книга? — спросил Карл.
— Я пошлю за ней Жийону.
Братья переглянулись.
— Идите, — сказал Карл, — а мы продолжим наш обход.
— Ваш обход? Кого вы ищете? — спросила Маргарита.
— Красного человечка, — ответил Карл. — Разве вы не знаете красного человечка, который иногда приходит в старый Лувр? Брат Алансон уверяет, что видел его, и мы идем его искать.
— Удачной охоты! — пожелала им Маргарита.
Уходя, Маргарита оглянулась. На стене коридора дрожали тени четырех мужчин, которые, видимо, совещались.
В одну минуту королева Наваррская была у своей двери.
— Жийона, впусти, впусти меня, — торопила она.
Жийона отворила дверь.
Маргарита вбежала в комнату, где ее ждал Ла Моль; он стоял решительный, спокойный, держа в руке шпагу.
— Бегите, бегите, не теряя ни минуты! — сказала Маргарита. — Они ждут вас в коридоре и хотят убить.
— Вы приказываете? — спросил Ла Моль.
— Я требую! Чтобы нам свидеться потом, надо бежать сию минуту.
В отсутствие Маргариты Ла Моль успел прикрепить лестницу к железному пруту в окне; теперь он сел верхом на подоконник и, прежде чем поставить ногу на первую ступеньку лестницы, нежно поцеловал королеве руку.
— Если эта лестница — ловушка и я умру ради вас, Маргарита, не забудьте ваше обещание!
— Это не обещание, а клятва. Не бойтесь ничего, Ла Моль. Прощайте!
Ободренный этими словами, Ла Моль соскользнул по лестнице. В ту же минуту раздался стук в дверь.
Маргарита с тревогой следила за опасным спуском и обернулась лишь тогда, когда убедилась, что Ла Моль благополучно стал на землю.
— Мадам, мадам! — повторяла Жийона.
— Что такое? — спросила Маргарита.
— Король стучится в дверь!
— Откройте.
Жийона исполнила приказание.
Четверо высокопоставленных особ стояли на пороге.
В комнату вошел только Карл. Маргарита с улыбкой на устах двинулась к нему навстречу.
Король быстрым взглядом оглядел комнату.
— Братец, что вы ищете? — спросила Маргарита.
— Я ищу… ищу… Э, черт возьми! Ищу Ла Моля!
— Ла Моля?
— Да! Где он?
Маргарита взяла Карла за руку и подвела к окну.
В отдалении два всадника уже скакали прочь от Лувра по направлению к Деревянной башне; один из них снял с себя шарф, белый атлас реял в знак прощания на черном фоне ночи. То были Ла Моль и Ортон. Маргарита указала на них Карлу.
— Что это значит? — спросил король.
— Это значит, — отвечала Маргарита, — что герцог Алансонский может спрятать в карман шелковый шнурок, а герцоги Анжу и Гиз — вложить шпаги в ножны: граф де Ла Моль сегодня не пойдет по коридору.
По возвращении в Париж Генрих Анжуйский еще ни разу не имел возможности свободно поговорить с матерью, хотя и был ее любимцем.
Свидание с матерью было для него не исполнением суетного этикета, не церемонией, а приятным долгом признательного сына, который сам, быть может, и не любил мать, но был уверен в ее нежных материнских чувствах по отношению к нему.
Действительно, за храбрость ли, за красоту ли, так как в Екатерине говорили одновременно и мать и женщина, или, наконец, за то, что Генрих Анжуйский, если верить скандальной дворцовой хронике, напоминал Екатерине одну счастливую годину ее тайных любовных приключений, но так или иначе, а королева-мать любила его гораздо больше, чем остальных своих детей.
Лишь она знала о возвращении герцога Анжуйского в Париж; даже Карл не заподозрил бы о его приезде, если бы случайно не очутился у дома Конде в ту минуту, когда его брат оттуда выходил. Карл ждал его только на следующий день, но Генрих Анжуйский нарочно приехал на день раньше, надеясь сделать тайком от брата-короля два дела: во-первых, свидеться с красавицей Марией Клевской, принцессой Конде, и, во-вторых, — заблаговременно переговорить с польскими послами.
Относительно этого второго дела, цель которого оставалась неясной даже Карлу, Генрих Анжуйский и хотел посоветоваться с матерью. Читатель, подобно Генриху Наваррскому, конечно, тоже заблуждавшийся относительно цели свидания герцога Анжуйского с поляками, извлечет пользу из разговора сына с матерью.
Как только долгожданный герцог Анжуйский вошел к матери, обычно холодная и сдержанная Екатерина, со времени отъезда своего любимца не обнимавшая от полноты души никого, кроме Колиньи накануне его убийства, раскрыла свои объятия любимому сыну и прижала его к своей груди с таким порывом материнской любви, какой было совершенно невозможно от нее ожидать.
