закончил фразу. Расчет был верным: тревога будто выплеснулась из ярко-голубых глаз.
— Что случилось?
— Ровным счетом ничего, сударыня. Делиться всеми подробностями не имею права. Скажу только, что проверяю их предполагаемую связь с одним человеком.
— Вы в самом деле из министерства двора?
— Слово дворянина.
Ольга Матвеевна жестом пригласила его сесть на миниатюрный диванчик в гостиной, сама опустилась на краешек стула.
— Они пишут вам?
— Митя писал, нечасто.
Письма от Дмитрия, как выяснилось, приходили где-то раз в полтора-два месяца, с московским штемпелем на конвертах. Были они краткими, очень похожими друг на друга. Судя по ним, жизнь братьев текла довольно однообразно. Оба, как репетиторы, давали частные уроки состоятельным студентам, Дмитрий также подрабатывал переписыванием бумаг у какого-то присяжного поверенного. Занимался ли чем-то еще Николай, мать не знала.
Отношения сыновей с отцом после суда над «Народной расправой» были разрушены напрочь. За все три года, пока Николай и Дмитрий пребывали под надзором, нормального разговора с Василием Семёновичем у них не случилось ни разу. Живя под родительской крышей, молодые люди, кажется, ни с кем во Владимире не водили дружбы — во всяком случае, точно никого не приводили в гости. Занимались самообразованием, готовясь продолжить учебу.
— Почему им отказали в восстановлении? — спросил Григорий Денисович.
— Могу только догадываться, — сказала Ольга Матвеевна.
— Из-за Нечаева?
— Никто не говорил прямо. Но, думаю, просто решили не связываться с неблагонадежными.
Переписка надолго прервалась в конце августа 1876-го. Следующее и последнее письмо пришло перед Рождеством, из Петербурга. Младший сын был еще лаконичнее, чем обычно. Сообщил, что живы-здоровы, ни в чем не нуждаются, желают того же. Больше ничего о себе, даже с грядущим светлым праздником не поздравил.
— Приезжали хоть иногда из Москвы, навещали вас?
— Нет.
Тягостная атмосфера беседы чем-то напомнила коллежскому советнику осиротевший дом Владыкиных.
— Ольга Матвеевна, вы помогали им деньгами?
Соколовская ответила неохотно, словно стыдясь:
— Очень мало.
— Василий Семёнович был против?
— Да. Он даже обещал лишить их наследства. Так и сказал: «Если не отрекутся от своих штучек».
— Разве они… э-э… не отреклись?
Вопрос Платонова, заданный в простодушной манере, был встречен горьким взглядом и молчанием.
— Не могу поверить, что они нарушили закон, — наконец призналась Ольга Матвеевна.
— А если вдруг нарушат?
— Тогда и я отрекусь.
«Это вряд ли», — мысленно заключил Григорий Денисович, вслух же выдал другое:
— Дмитрий, наверное, очень похож на вас?
— Характером да, ну а внешностью они в отца, — чуть улыбнулась Соколовская, обрадовавшись новой, безобидной теме. — Только у старшего глаза мои. Копия, все так говорят.
Разница в возрасте была слишком велика, чтобы они стали приятелями, тем более друзьями. Семь лет не шутка. Георгий, к тому же, отличался от Григория во всём: ростом превзошел отца, полковника от инфантерии, служившего под началом Паскевича на Кавказе и в Польше, быстро окреп и стал настоящим силачом, а к военному делу с детства проявлял неподдельную страсть. Мундир шел ему, как родной. Когда его произвели в первый чин, он смело мог считаться образцом молодого русского офицера. В семье были без ума от Георгия.
Григорию не досталось и половины… что там половины, и трети того обожания, которым был окружен старший брат. Тот будто разом забрал себе и силу, и стать, и красоту. Даже имя ему досталось в честь славного деда — генерала, ветерана наполеоновских войн, раненого в «Битве народов» под Лейпцигом. С младшим из детей, родившимся позже сестры Татьяны, особых ожиданий Платоновы не связывали. Денис Георгиевич, который по состоянию здоровья вышел в отставку в 1848 году, прочил ему гражданскую стезю.
Будущий коллежский советник рос как бы в тени. Любил наблюдать за мелким зверьем и птицами в полях и рощах под Коломной, подолгу сидеть на берегу Оки, совершать дальние прогулки, очень рано пристрастился к чтению. Выдающегося деда он видел лишь однажды, вдвоем с матерью навестив его в Москве, в особнячке на Воздвиженке. В свои семьдесят два Георгий Алексеевич уже еле слышал, что ему рассказывали, только внимательно смотрел на внука светло-серыми глазами. Тихий и щуплый мальчик оробел перед легендарным предком.
— Семь лет? — чересчур громко, как бывает свойственно глуховатым людям, спросил генерал.
— Семь, семь, — закивала мать.
— Далеко пойдет.
Естественно, дедовское заключение всерьез не восприняли, списав на возраст и болезни. Далеко пошел Георгий, во время похода в Венгрию в 1849-м уже командовавший ротой. Григорий же всех потряс, заявив, что намерен твердо следовать семейной традиции. Когда брат усмирял революцию во владениях Габсбургов, он проходил насыщенный курс наук в петербургском Михайловском замке. Дома были уверены, что странная блажь скоро выветрится из его головы, однако Платонов-младший окончил кондукторское отделение с отличием и продолжил учебу на офицерском.
Бывшее обиталище императора Павла он затем вспоминал частенько. Переход от домашнего быта к казарменному был тяжек. В стенах замка его окружали совсем другие люди — не те, к которым Григорий привык в предыдущей жизни. Они проще, чем Платонов, принимали строго регламентированные порядки закрытого заведения, а отвести душу предпочитали путем незатейливых, порой грубых розыгрышей и каверз. Особенно в тягость ему были строевые занятия. Первые три года, пока не дозволялось перейти на городскую квартиру, он терпел, упрямо твердя себе, что не отступит, пока не нагонит брата.
Вот и сейчас, под мерное покачивание вагона, навеянное общением с Соколовскими, в нем опять заговорило прошлое.
«Всё вокруг да около, вокруг да около», — про себя то и дело приговаривал Платонов, в восьмом часу утра в понедельник высаживаясь из поезда в Москве. Остановившись в хорошей, но не шикарной гостинице «Европа» на Тверской, наскоро приведя себя в порядок и позавтракав, он в половине одиннадцатого уже подходил к зданию университета на Моховой улице. Профессор Веденеев, как ему подсказали при входе, преподавал на естественном отделении физико-математического факультета.
Коллежскому советнику повезло: Максим Степанович еще не отбыл на лекцию по неорганической химии. О его специализации Платонов узнал только сейчас, поскольку Ольга Матвеевна ранее слыхала только фамилию ученого, о котором с уважением отзывался ее сын Николай. Сам облик
