Иван Леонтьевич Платонов в 1524 году выехал из Литвы к великому князю Василию Третьему, чтобы служить. С тех пор продолжаем.
На эту историческую справку Григория Денисовича граф отреагировал задумчивым взором больших серо-голубых глаз.
— В вас я не сомневаюсь. Но оставим высокую политику и обратимся к прозе жизни. Здесь произошло кое-что, чем, вероятно, следует заняться.
Платонов, секунду назад казавшийся расслабленным, подобрался словно перед прыжком.
— Слушаю.
— Вы хорошо знали Петра Константиновича Владыкина?
— Из первого отделения канцелярии?
— Да.
— Что-то с ним случилось?
Граф Адлерберг вздохнул в третий раз, притом довольно отчетливо.
— Его убили вчера вечером.
Дом № 40 по Большой Морской улице имел полное право называться казенным. В его четырех этажах постоянно происходило движение людей в форме, вицмундирах, полукафтанах и штатском платье, а на просителей обоего пола и разных сословий Григорий Денисович Платонов начал натыкаться еще при главном входе и закончил в необъятной приемной первого лица. В этом внушительном сером здании с восьмигранной пожарной каланчой жил и выполнял свои обязанности обер-полицмейстер, генерал-адъютант Федор Федорович Трепов, отвечавший за порядок и спокойствие в Санкт-Петербурге и назначенный также градоначальником.
Григорий Денисович сообщил о себе дежурному офицеру. Долго ждать ответа не пришлось. Из кабинета к нему бодрым шагом выступил подтянутый, среднего роста брюнет в генеральском кавалерийском мундире, с усами вразлет, чуть оттопыренными ушами и высоким лбом с залысинами, лет сорока на вид. Глаза его глядели вполне дружелюбно.
— Генерал-майор Козлов, помощник градоначальника, — представился он. — Можно просто по имени отчеству: Александр Александрович.
— Я к вам от графа Адлерберга, — вполголоса начал Платонов.
— Да, Федор Федорович поручил мне оказывать всё необходимое содействие, — упредил его Козлов. — Что вас интересует?
— Любые, какие угодно обстоятельства, вплоть до мелочей. Дело передано сыскной полиции?
— Сразу, как только была выяснена личность убитого. Собственно, это не составило труда: в кармане сюртука у господина Владыкина лежали его визитные карточки и бумажник с монограммой.
— Александр Владимирович сообщил мне, что ваша основная версия — убийство при попытке ограбления.
— Именно так, никакого противоречия здесь нет, — Козлов сделал жест, приглашая перебраться в угол приемной, подальше от посторонних. — Убийцу спугнули жильцы дома, совершенно случайно. Следовали в питейное заведение поблизости.
Платонов пожевал губами.
— Рядовое преступление?
— Очень похоже на то. Правда, пока неясно, что делал покойный на Малой Мещанской в десять вечера.
— Я хотел бы ознакомиться со всеми бумагами и вещественными доказательствами, — мягко, но настойчиво сказал Григорий Денисович.
— Конечно, понимаю. О подобных… э-э… происшествиях мы обязаны докладывать государю, но Федор Федорович решил сначала поставить в известность его сиятельство.
— Правильно решил. Мало ли что может стать достоянием гласности.
Эти слова посланец министра произнес тоном, который не оставлял сомнений в его статусе.
Всё действительно произошло около десяти часов. Как было отмечено в протоколе, который составил пристав Казанской полицейской части, свидетелями преступления стали уроженцы Вологодской губернии Абросимов и Доронин, оба из крестьян, приехавшие в столицу на заработки. Они вместе вышли из доходного дома № 4 на углу Малой Мещанской и Столярного переулка, где снимали комнату, и, свернув со двора в арку, шагах в восьми-девяти перед собой увидели неизвестного, склонившегося над лежащим человеком. Свидетели были навеселе и собирались продолжить возлияния. В поведении незнакомца им не понравилось то, что он, увидев их, отпрянул в сторону. Доронин окликнул его, а тот молча кинулся навстречу приятелям.
Свое замешательство они объяснили тем, что времени на размышления совсем не осталось. В последнее мгновение Абросимов попробовал заступить путь бегущему, но тот крепко ударил его плечом, пересек двор и скрылся в другой арке, выходящей на набережную Екатерининского канала. Преследовать его они не стали, поскольку отвлеклись на лежащего мужчину, да и не сразу разобрались, что к чему. Под человеком уже растекалась лужа крови. Доронин поспешил в дворницкую, Абросимов остался рядом с телом. Далее был вызван городовой, который по прибытии констатировал смерть потерпевшего. Рана была глубокой, удар пришелся точно в печень.
Оружия не нашли. Предположительно им послужил нож или кинжал с длинным, не менее семи вершков 5, лезвием. Шансов спастись у действительного статского советника не было, понял Платонов, читая медицинское заключение. Пользы от Абросимова с Дорониным тоже оказалось мало. Хотя, конечно, лучше такие свидетели, чем вовсе никаких. О внешности убийцы они не смогли сказать почти ничего внятного. «Очень уж быстро бежал», — процитировал Доронина аккуратный пристав. Широк в плечах, роста среднего, бородат. Могучую растительность уверенно отметили оба. «Чернявый», — оценил бородача Абросимов. Через уточняющие вопросы выяснилось, что помимо волос он имел в виду загар на лице.
Убийца, с их слов, был одет «по-мужицки». Поверх головы, кажется, носил картуз. Не исключено, что на набережной его ждали. Полиция обошла жильцов доходного дома, и один из них, чье окно было распахнуто из-за духоты, припомнил, что вслед за криками во дворе слышал шум отъезжающего экипажа. Впрочем, это могло быть простым совпадением. Бородач вполне успевал сбежать своим ходом.
Добравшись до описи личных вещей, которые принадлежали убитому, Григорий Денисович прервал чтение. Для ознакомления с материалами дела ему отвели место за узким столиком в помещении дежурного офицера. Коллежский советник встал и вновь попросил позвать генерал-майора Козлова.
— Александр Александрович, я хотел бы увидеть сами вещи, — обратился он к помощнику обер-полицмейстера, когда тот появился на пороге.
— Идемте, — согласился генерал.
При себе покойный Петр Константинович Владыкин имел, кроме визиток и бумажника с деньгами, карманные часы от «Тиссо», портсигар с папиросами производства фабрики Лоренца (до полного комплекта не хватало двух штук), коробок фосфорных спичек, костяной гребешок для волос, шелковый носовой платок и золотое обручальное кольцо. Все эти предметы были включены в опись. Однако внимание Платонова привлекли не они, а неровный, небрежно оторванный клок синеватой оберточной бумаги размером с ладонь. На нем простым карандашом, печатными буквами, было выведено единственное слово: «Кречет».
— Что это? — спросил Платонов у надзирателя, отвечавшего за вещественные доказательства.
— Не установлено, ваше высокоблагородие, — отрапортовал сотрудник сыскной полиции.
— А где лежало?
— В правом брючном кармане.
Дело у Казанской части, как видно, принимали на совесть. В
