пошлют, я в этом не обязана разбираться.
— Полицейские задавали вам похожие вопросы?
— Только о том, происходило ли прежде нечто подобное.
— Вы рассказали то же, что и мне?
— Я просто сказала: «Да». У вас всё?
Григорий Денисович сдержанно поклонился и водрузил фуражку на голову.
— Слово «Кречет» вам ни о чем не говорит? — спросил он внезапно, когда Владыкина уже кивнула ему в знак прощания.
— Кречет? Птица? — удивленно переспросила она.
— Из семейства соколиных. Очень ценились охотниками и у нас, и в Европе.
— Вы любите охоту?
— Терпеть не могу. Убивать живых существ ради удовольствия… Нет уж, увольте.
Ирина Сергеевна, задержавшись, взглянула на Платонова как-то по-новому.
— Почему вы спросили?
— Видите ли, у вашего покойного супруга нашли странную записку с одним-единственным словом. Без подписи. Может, и не записку, а просто листок с заметкой на память. Знаете, черкнул, где пришлось…
— Записка у вас при себе?
— К сожалению, у следователя. Там печатные буквы, но руку я, пожалуй, узнал бы.
— Ничем не сумею вам помочь, — с сожалением ответила Владыкина. — Все бумаги мужа у нас опечатали и забрали еще утром. Могу одно сказать: к охоте он тоже был равнодушен.
Скрипнула дверь в переднюю.
— Desole, mere… 6
Худенькая русоволосая девушка лет пятнадцати подалась назад и тотчас застыла в нерешительности. Ее наряд тоже напоминал о трагедии, постигшей семью Владыкиных. В зеленоватых глазах, совершенно как у Ирины Сергеевны, застыло выражение искреннего горя. Она определенно плакала, и много, сделал вывод Платонов.
— Господин Платонов знал отца, — без выражения произнесла вдова статского советника.
Григорий Денисович поклонился еще раз.
— Елизавета — моя старшая дочь, — пояснила Владыкина. — Еще есть младшая, Анастасия, ей в июне исполнится двенадцать. Впрочем, вы тоже должны быть в курсе.
Извозчик держал путь к Зимнему дворцу, находясь в приподнятом настроении. С клиентом ему повезло: Платонов не отпускал его, начиная с двадцатого номера по Фонтанке, и, кажется, готов был колесить еще. Чуть подсказывало, что заплатит, не торгуясь. Сам же Григорий Денисович, откинувшись на спинку сиденья, под стук копыт воскрешал в памяти разговор с жильцом дома на Малой Мещанской.
Там, за приоткрывшейся дверью без таблички, коллежский советник увидел седого, как лунь, человека в офицерском пехотном мундире времен Крымской кампании, с погонами майора. Мундир был изрядно поношен и сидел мешковато. Все пуговицы, впрочем, блестели, как только что пришитые. Человек с усилием опирался на грубую трость. Его левая штанина была заправлена в начищенный сапог, правая была подвернута чуть ниже колена, обнажая деревянный протез.
Все эти детали Платонов успел оценить буквально за пару секунд, пока отставной офицер не заговорил скрипучим голосом.
— Опять сыскная полиция?
В водянистых, с красными прожилками, глазах майора сквозила, пожалуй, не издевка, а скорее глухая обреченность. Увидев ее, Григорий Денисович отринул первоначальный план.
— Я хотел вам солгать и сказать, что занимаюсь частным сыском в интересах родственников покойного. Но теперь не стану.
Майор не стал захлопывать дверь и накидывать цепочку. Он тяжело, со свистом, дышал и ждал продолжения.
— Меня послали из министерства, где служил убитый. Я не верю, что он пал от руки обычного грабителя.
— Полагаете, я должен вас выручить?
Прищур майора не сулил доброго отношения.
— Мой родной брат погиб на Малаховом кургане двадцать седьмого августа 7. Подполковник Платонов Георгий Денисович, Модлинского полка 15-й резервной дивизии.
Когда пауза до неприличия затянулась, а Григорий Денисович уже был уверен, что беседа завершится сию минуту, жилец квартиры неловко сделал полшага назад.
— Прошу.
Квартира явила Платонову образчик сдержанной бедности, которая из последних сил удерживалась от скатывания в нищету. Немногочисленная вышедшая из моды мебель, выцветшие обои, давно не обновлявшийся паркет на полу без следов лака или мастики. Оконные занавески, правда, были чистые, выстиранные и накрахмаленные. Запаха кислятины из кухни Григорий Денисович не уловил: он, видимо, относился к соседям. Зато от хозяина, когда тот, держась за косяк, пропускал гостя в комнату, пахнуло водочным перегаром.
Юрий Тимофеевич Яхонтов командовал батальном в Галицком егерском полку 5-й дивизии. Большинство его солдат, унтер-офицеров и офицеров полегло в сражении на Черной речке 4 августа 1855 года, когда провалилась последняя попытка деблокировать Севастополь. Раненый осколком ядра, майор потерял сознание и под сильнейшим огнем французских стрелков был чудом вынесен с поля боя. Второе чудо случилось в полевом лазарете, где над ним колдовал хирург. Но на службу Яхонтов уже не вернулся.
— Бросили на верную смерть, и мы пошли. Как иначе? Присяга, долг… Шансов не было вовсе, генералы понимали, — сбивчиво рассказывал майор, сидя на тахте, застеленной полосатым покрывалом.
Платонов примостился возле окна, на жестком стуле. Тут и располагался нынешний наблюдательный пост Юрия Тимофеевича.
— Реад 8 жизнью заплатил за ошибку, — напомнил коллежский советник.
— А сколько жизней погубил? Скольких калеками оставил?
Возразить было нечего. Разве что признать: вся та война была одной сплошной ошибкой. Подобало ли говорить такое чиновнику придворного ведомства? И полегчало бы Яхонтову от такого признания?
Да, отставной майор неласково отшил полицейского сыщика. Наотрез объявил ему, что никого не видел и ничего не слышал и ничьими делами не интересуется. В его словах и тоне звучала горькая обида на власть, которая назначила ему мелкую пенсию и бросила выживать, как придется.
После войны Яхонтова оставила жена, забрав пятилетнего сына. На Малой Мещанской он жил с сестрой, так и не вышедшей замуж. Потомственное дворянство не дало им особых преимуществ — кроме того, что Наталью Тимофеевну взяли гувернанткой в дом князя Урусова. Родовое имение в Рязанской губернии промотал еще их отец, и детям оставалось только служить или работать, невзирая на чужие мнения и предрассудки.
— Я ведь понимаю, что история ваша — темная, — дернув глазом, сменил тему Яхонтов.
— Почему темная? — спросил Платонов, но не слишком напористо, дабы не спугнуть удачу.
— Потому что они вместе были.
— Как вместе?
Майор прищурился опять, на сей раз хитро, будто видел Григория
