использовать немецкую форму – ведь большинство населения, как ни прискорбно, не хочет видеть на своей земле русских солдат.
Балабанов догнал процессию через несколько минут:
– Они не идут, товарищ майор… Четверо их осталось, боятся в лес заходить. Может, зайдут, если подкрепление получат, но мы уже далеко будем… Сидят на корточках, мертвые тела обшаривают. Я шуганул их – обратно в скалы бросились.
– Где Пушкарь?
– Не знаю, товарищ майор, с опушки не видно, там все в дыму, тела лежат… Нет его больше. – Молодой сотрудник шмыгнул носом. – Теперь точно нет, царствие ему небесное и вечная память, спас он нас… Ей-богу, товарищ майор, – пробормотал Мишка, – не мог я выйти и проверить, вояки палить стали…
– Ну, что ты оправдываешься? – прокряхтел Влад. – Никто не виноват, всякое на войне случается.
Он дважды объявлял минуту тишины, все замирали, прислушивались. Чирикали лесные пичужки. Легионеры отказались от преследования, ждали подмоги. Группа контрразведки понесла тяжелые потери, в строю остались трое.
– Давайте, мужики, тащим дальше.
– Командир, он, кажется, того, – глухо сообщил Садовский.
Угрюмо уставились на неподвижное тело. Еще минуту назад доктор стонал, пытался что-то сказать. Рану заткнули куском марли, фактически на ходу затянули бинтом. Кровотечение уменьшилось. И вдруг он затих, глаза остановились. Все было зря – а такие усилия затратили, чтобы его спасти… Наступало оцепенение, холодели конечности. Еще немного – и здравствуй, апатия. Дымов опустился на корточки, проверил у доктора пульс, оттянул веко. Какие-либо признаки жизни отсутствовали. Тщедушный взъерошенный человечек лежал, раскинув руки, и умиротворенно смотрел в голубое небо за скрещенными ветками.
– Эх, судьба, – прошептал Садовский. – А ведь понятно было, что не выживет.
Тело обернули балахоном, оттащили под березу и завалили ветками. Минуту постояли, покурили немецкие сигареты. Вспомнили Потапенко, Борьку Глазнева, Леху Пушкаря, совершившего, как ни крути, подвиг. Мишка прослезился, Садовский тоже смахнул слезу с глаза. Грудь сдавило, дышалось трудно. Резину тянуть не стали, растоптали окурки и двинулись дальше. Судя по пройденному пути, где-то слева осталась Лиепая. Голова варила неважно, хотелось лишь убраться из опасной зоны. Далеко не ушли, усталость тянула к земле. Эта часть латвийской территории оказалась густо поросшей лесами. Дымов объявил привал. Люди с удовольствием легли на землю и вытянули ноги. Он прижал палец к губам, намекая, что не стоит разговаривать. Дул порывистый ветер, ворошил кроны. «Слабый – до умеренного», – определил Влад. Чирикали лесные птахи. За гамом и ветром различались звуки: лязг, стук, гул автомобильных моторов. Иногда они затихали, потом опять нарастали. Неподалеку проходило шоссе – очевидно, то самое, от Лиепаи до Вентспилса. Оба города находились в Курляндии, и оба считались крупными портами.
– Командир, кто-то идет по лесу… – Садовский завозился, встал.
Встрепенулся Мишка, завертел головой. Самое время, черт возьми, безмятежно спать! Хрустнула ветка – и как холодом подуло. Все трое уже поднялись, сдавленно задышали, таращась на командира. Балабанов стиснул автомат с остатками боекомплекта. Дымов сунул руку под балахон, извлек офицерский «вальтер». Незнакомец приближался. Он был один, и создавалось ощущение, что он шумит намеренно. Оперативники отступили за деревья. Влад поколебался и тоже отошел.
– Эй, вы здесь? Не стреляйте, свои, – проворчал знакомый голос.
Раздвинулись ветки, и на поляну выбрался «мертвец» в брезентовом макинтоше. Он весь был в крови, но кровь, по-видимому, принадлежала другому человеку.
– Наконец-то, – проворчал он, сбрасывая со спины вещмешок. – Ну, вы и бегать горазды, товарищи офицеры… Хорошо хоть следы оставили…
Дрожащая улыбка осветила сведенное судорогой лицо.
– Леха! – потрясенно пробормотал Садовский. – Пушкарь, твою мать, ты же умер…
– И что? – оскалился Алексей. – Теперь и не обнимешь?
Неуверенно заулыбался Балабанов. Влад проглотил смешинку, как-то не по-уставному обнял парня. Настроение поднималось. Остальные тоже бросились к воскресшему офицеру, стали его мять, трясти, хлопать по плечу.
– Ну, все, все, – проворчал Пушкарь, падая под дерево. – Дайте передохнуть. Погони нет, проверился…
– Но тебя точно убили, – все еще не мог поверить в чудо Мишка.
– А ты мое тело видел?
– А на хрена мы тебя оплакивали?
– Ну, прям уморились. – Пушкарь всплеснул руками, и все приглушенно засмеялись. – Ладно, не в обиде я на вас, помер так помер. Значит, долго жить буду. Сам удивляюсь, как выжил, хоть в бога поверь. Вы же кучкой бежали, а я отбился, когда бой начался. Сперва не понял, кто стреляет. В канаву закатился, головой о камень ударился – в общем, сознание потерял. Вот, полюбуйтесь. – Пушкарь продемонстрировал крупную шишку между лбом и виском. Гематома была отменная. – Долго не провалялся, проснулся… мама дорогая, лучше бы дальше спал… Башка трещит, не соображаю ни черта, рвет постоянно… В общем, пока зрение вернулось, пока определил, куда ползти… А вы забыли про меня, товарищи, называется…
– Ничего и не забыли, – возмутился Мишка. – Постоянно про тебя помнили.
– Так я вам и поверил, – отмахнулся Леха. – Наше счастье, что эти вояки – так себе бойцы. И стимула погибать за рейх у них не осталось по причине ликвидации этого самого рейха. По зубам получили и сразу раздумали атаковать. Я уже с жизнью простился, пока полз с этим пулеметом, но нет, они отлично мазали… В общем, добрался до леса, думал, побегут за мной, не дождался, стал ваши следы искать.
– Остальных бы вернуть, – глухо проговорил Садовский.
– Ну, ты и захотел, – покачал головой Влад.
Он погнал своих людей дальше. За четверть часа продвинулись метров на семьсот, подошли к дороге. Из леса было видно, как по трассе едут машины, ползет бронетехника. Прошла колонна двухтонных грузовиков «Опель-Блиц», затем вездеходы протащили тяжелые орудия. Шныряли юркие мотоциклы. Основной поток шел в южном направлении – туда, где советские войска готовились к наступлению. Море было рядом: запах йода раздражал ноздри, перебивал запахи гари и бензина.
– Смотри-ка, стягивают, черти, силы, – пробормотал Садовский. – И конец войны им не указ.
– Формально война еще не кончилась, – отозвался Влад. – Фрицев в Берлин загнали, но они огрызаются. Вот когда подпишут капитуляцию, тогда, может, и до этих дойдет…
Прошла колонна – и наступила тишина. Проследовала легковая машина. Потом старенький грузовик с дровами. Трасса опустела. Силы противника таяли – им неоткуда было черпать резервы. Немцы держали фронт шириной в двести километров, особенно угрожающая обстановка складывалась на флангах – у Лиепаи и Тукумса вблизи Рижского залива, – где ударные советские группировки усиливали нажим. Влад лихорадочно размышлял, но разумные мысли в голову не шли. Слева находилась Лиепая, город жил тревожной прифронтовой жизнью, работал порт. Дымов оставил товарищей, выполз на пригорок. Отсюда виднелись городские крыши, долговязые краны в порту, трубы заводов и фабрик. До начала городских предместий – километра полтора. Местность
