Но Пальмиери хотелось побыть с сыном как можно дольше, и он, как десять лет назад, проводил Сальвато до первых домов Сан Джермано, опираясь на его руку и ведя его коня в поводу.
Между тем время, как всегда, шло с безразличной размеренностью, и хотя шайки Пронио, Гаэтано Маммоне и Фра Дьяволо не давали французской армии покоя, она, бесстрастная, как время, следовала тремя потоками через Абруцци, Терра ди Лаворо и той части Кампании, берега которой омываются Тирренским морем. В Неаполе знали о продвижении республиканцев; с 20-го числа известно было и то, что основная часть армии, та, которой командует генерал Шампионне, вечером 18-го расположилась в Сан Джермано и через Миньяно и Кальви продвигается к Капуа.
Двадцатого, в восемь часов утра, князь Молитерно и герцог Роккаромана, каждый во главе полка добровольцев, завербованных среди молодых дворян и богачей Неаполя и окрестностей, явились проститься с королевой и отправились навстречу республиканцам.
Чем ближе становилась опасность, тем более отдалялись друг от друга партия короля и партия королевы.
В первую входили кардинал Руффо, адмирал Караччоло, военный министр Ариола и все те, кто, дорожа честью неаполитанцев, стояли за сопротивление любой ценой и защиту Неаполя до последней возможности.
Партия королевы, состоявшая из сэра Уильяма, Эммы Лайонны, Нельсона, Актона, Кастельчикала, Ванни и Гвидобальди, считала нужным покинуть Неаполь, оставить его, не оказав сопротивления, и безотлагательно бежать.
Помимо всего прочего, еще одно обстоятельство волновало королеву: она боялась, что вот-вот возвратится Феррари. Король, понимая, что его бессовестно обманули, и догадавшись наконец, кто должен ответить за бедствия, обрушившиеся на королевство, мог, как все слабые натуры, почерпнуть в страхе энергию и волю и в этот момент навсегда скинуть с себя бремя, угнетающее его уже двадцать лет, — бремя министра, которого никогда не любил, и супруги, к которой охладел. Пока Каролина была молода и хороша собою, она располагала средством удерживать при себе короля и этим пользовалась, но теперь она, по выражению Шекспира, спускалась по жизненной долине вниз, и король, окруженный молодыми красивыми женщинами, легко вырывался из-под власти ее чар.
Вечером 20-го состоялось заседание Государственного совета; король открыто и решительно высказался за сопротивление.
Заседание кончилось в час ночи.
Между полуночью и часом королева находилась в «темной комнате»; оттуда она привела к себе Паскуале Де Симоне, который получил здесь тайные распоряжения Актона, ожидавшего их в апартаментах королевы. В половине второго Дик отправился в Беневенто, куда еще за два дня до того конюх, пользовавшийся его доверием, доставил одну из лучших лошадей Актона.
Двадцать первого числа день начался с урагана (они в Неаполе обычно продолжаются три дня и дали повод для поговорки: «Nasce, pasce, mori» — «Рождается, насыщается, умирает»).
Несмотря на проливной дождь, сменявшийся бешеным ветром, взволнованный народ смутно чувствовал надвигающуюся великую катастрофу и толпился на улицах, площадях, перекрестках.
О том, что это волнение вызвано какими-то необычными обстоятельствами, можно было судить по тому, что народ скапливался не в старых кварталах города, — причем, говоря о народе, мы имеем в виду толпы моряков, рыбаков и лаццарони, коль скоро иного народа в Неаполе нет. Итак, отовсюду стекались большие взбудораженные группы людей, которые громко рассуждали, бурно жестикулировали, толпясь от улицы Мола до Дворцовой площади — другими словами, на всем протяжении площади Кастелло, площади театра Сан Карло и улицы Кьяйа. Окружив королевский дворец, весь этот люд внимательно следил за улицами Толедо и Пильеро. Среди них можно было увидеть трех человек, уже хорошо известных по предыдущим бунтам; они и разглагольствовали громче, и суетились больше других. Эти трое были Паскуале Де Симоне, Беккайо, обезображенный шрамом и одноглазый, и фра Пачифико, который, хоть и не был посвящен в тайну и не знал, о чем идет речь, дал волю своему неуемному нраву, стучал дубиной из лаврового дерева то по мостовой, то по стене, то по спине несчастного Джакобино, служившего буйному францисканцу козлом отпущения.
Вся эта толпа, сама не знавшая, чего она ждет, все же, казалось, ждала чего-то или кого-то. Король, также ничего не понимавший, но встревоженный этим скоплением людей, наблюдал за ним, скрывшись за ставней одного из окон дворца и машинально лаская Юпитера, а в толпе, подобно грому и бурлящему потоку, время от времени прокатывалось то «Да здравствует король!», то «Смерть якобинцам!».
Королева, знавшая, где находился супруг, ждала с Актоном в соседней комнате, готовая действовать соответственно обстоятельствам, в то время как Эмма вместе с фрейлиной Сан Марко укладывала в покоях королевы наиболее секретные документы и самые ценные украшения своей августейшей подруги.
Часов в одиннадцать какой-то молодой человек, галопом миновав на английском коне мост Магдалины, поскакал по Маринелле, улицам Нуова, Пильеро, площади Кас-телло, улице Сан Карло, обменялся знаками с Паскуале Де Симоне и Беккайо, въехал в главные ворота королевского дворца, спрыгнул на каменные плиты, бросил повод конюху и, словно заранее зная, где он найдет королеву, вошел в кабинет, где она с Актоном ожидала его; при его приближении дверь распахнулась.
— Ну как? — спросили в один голос королева и министр.
— Он следует за мною.
— Когда приблизительно он будет здесь?
— Через полчаса.
— А тех, кто его ждет, предупредили?
— Да.
— Так идите ко мне и скажите леди Гамильтон, что пора уведомить Нельсона.
Молодой человек направился по служебным лестницам так проворно, что можно было тотчас понять, насколько знакомы ему все закоулки дворца; войдя в комнату, он передал Эмме Лайонне пожелания королевы.
— Есть у вас верный человек, который мог бы отнести записку милорду Нельсону?
— Я, — ответил молодой человек.
— Но вы знаете: время не терпит.
— Знаю.
— В таком случае…
Она взяла с письменного столика королевы листок бумаги, перо, обмакнула его в чернила и написала одну только строчку:
«Вероятно, сегодня вечером. Будьте наготове.
Эмма».
Молодой человек сбежал вниз по лестницам так же проворно, как и поднялся по ним, пересек двор, вышел на дорогу, ведущую к военной гавани, сел в лодку и, не обращая внимания на ветер и ливень, велел отвезти себя к «Авангарду», который стоял на якоре в пяти-шести кабельтовых от военной гавани со спущенными брамселями, чтобы легче было противиться ветру; его окружали английские и португальские суда, подчиненные адмиралу Нельсону.
