был похож на одну большую строительную площадку.
Дом правительства БССР и здание ЦК КПБ, Большой театр оперы и балета, Дом офицеров, главный офис Академии наук, Дворец пионеров, Государственная библиотека, Дом печати, Дом партийных курсов, корпуса Политехнического института и Института физической культуры, гостиница «Беларусь», Центральный дом физкультуры, стадион «Динамо», аэропорт – все эти культовые сооружения, впоследствии ставшие визитными карточками Минска, были введены в строй именно в 30-х годах XX века!
На вокзале небольшую делегацию из Москвы встретил сам ректор БГУ Бладыко. Никифор Михайлович вступил в должность совсем недавно – 3 июля и стал по счёту пятым за годы советской власти руководителем главного вуза Белоруссии – всех остальных уже, как водится, репрессировали. Забегая вперёд, скажу, что и ему удастся продержаться в этом «проклятом кресле» чуть менее полгода…
Хозяйство Бладыко досталось немалое – невзирая на серьёзную реорганизацию, проведённую за последнее десятилетие.
Так, в августе 1930 года в БГУ упразднили медицинский факультет, запустив вместо него новый проект – мединститут.
В следующем году из университета выделили в отдельное заведение Политпросветинститут.
В то же время на базе факультета хозяйства и права создали планово-экономический и финансово-экономический институты, а также институт потребительской кооперации (с 1933 года – Институт народного хозяйства), на базе факультета права и советского строительства – институт советского строительства и права.
А чуть позже – на базе двух отделений (социально-исторического и литературно-лингвистического) педагогического факультета был создан Высший педагогический институт.
Почти одновременно с ним основали химический и биологический факультеты БГУ.
В 1933 году физико-математическое отделение преобразовали в отдельный факультет, в 1934-м к нему добавились исторический и географический (первоначальное название – геолого-почвенно-географический) факультеты.
Всего на пяти факультетах БГУ в 1936–1937 годах обучались 925 студентов. Из них 187 – на химическом, 178 – на биологическом, 259 – на физико-математическом, 140 – на историческом, 161 – на географическом.
Немало молодых специалистов ежегодно выпускал и так называемый рабфак.
Несмотря на это, в студенческом городке было немноголюдно: каникулы!
10
Поселили молодых людей, как и предполагалось, в разных общежитиях.
«Так даже лучше», – считала Фигина, давно мечтавшая отоспаться.
Вячеслав же напротив – вставал рано. Сначала во внутреннем дворе проделывал целый комплекс физупражнений, без которых давно не мыслил своей жизни, затем бегал до реки Свислочь и купался в ней.
Профессор спал ещё меньше. Уже в шесть утра начинал барабанить по клавишам пишущей машинки. Её стук мог поднять и мёртвого, но, к счастью, в соседних комнатах не жил никто, кроме Плечова, воспринимавшего это ежедневное постукивание за бой будильника.
«Подъём!!!» – и дальше по плану: зарядка, пробежка, водные процедуры…
Все вместе они собирались только к обеду, который для командировочных и оставшейся части преподавательского состава БГУ готовили по распоряжению ректора в университетской столовой. Следует признать, готовили вкусно, отменно, на совесть.
После сытного обеда – насыщенная культурная программа. Бесконечные творческие диспуты, философские прения и обмен преподавательским опытом.
Во время одной из таких дружеских встреч Никифор Михайлович вручил московским коллегам официальное приглашение – переехать в Минск на весь следующий учебный год с «целью оказания посильной помощи в научной работе». Плечов с радостью согласился. А вот Фролушкин пообещал подумать…
По вечерам каждый из них получал свободное время, которое Ярослав по обыкновению проводил в фундаментальной библиотеке; Ольга – изучала местные достопримечательности, сосредоточенные в основном вдоль знаменитого Борисовского тракта, прошлой зимой в честь столетия гибели самого знаменитого русского поэта переименованного в Пушкинскую улицу; а профессор по-прежнему проверял на прочность свой антикварный «Brother» 38, подаренный кем-то из английских коллег ещё в годы НЭПа.
Но случались в те рутинные дни и знаменательные события…
11
В то утро Фролушкин решил без предупреждения составить компанию Плечову и, вырядившись в спортивный костюм (о наличии которого в гардеробе профессора ни Ярослав, ни его пассия даже не подозревали), лёгкой трусцой увязался за своим учеником в сторону реки, до которой было никак не больше километра.
Но и этот, в общем-то, не самый изнурительный путь, преодолеть ему оказалось совсем непросто. Задыхаясь, учёный часто останавливался и умоляюще бросал вдогонку студенту:
– Притормози-ка, сынок (с недавних пор он иначе к Ярославу не обращался!), загонишь старика до смерти – потом совесть замучит.
– Терпите, батя… За пару дней я из вас такого атлета вылеплю – молодым фору давать будете!
– Нет, не могу больше… Сколько ещё… до Сволочи?
– До чего?
– Ну, до речки, в которой мы купаться собираемся.
– Свислочи?
– О! Эта пробежка мне все оставшиеся мозги вышибла. Думал-думал, вспоминал-вспоминал… Знаю точно, что приток Березины, начинающийся на «С», а что дальше – ни в какую, хоть кол на голове теши.
– Бывает! Вообще-то бег здесь не при чём… От него, батя, организму только польза.
– Нет уж… Как говорят в учёных кругах: водка – сила, спорт – могила! И никто не сможет убедить меня в обратном.
– Поднажмите… Ещё чуть-чуть, метров двести осталось. Искупаемся – гораздо легче станет!
– Нет, не верю… Отдышаться нужно…
– Без проблем. Да вы вот давеча Громмера поминали. Это кто?
– Великий математик, автор теории целых и трансцедентных функций… и, как я, поклонник учения Эйнштейна, доктор философских наук… Кстати, они ровесники и близкие соратники… были… Пока Яков Пинхусович не переехал из Германии в советскую Белоруссию.
– Что так?
– Ничего. Просто потянуло на родину, он ведь в Брест-Литовском появился на свет. Всего на год раньше твоего покорного слуги…
– Вы не разыгрываете меня?
– Нет конечно…
– Почему-то такой фамилии – Громмер – в советской науке я не припомню…
– С недавних пор власть запретила упоминать его имя. И даже публиковать фото.
– За что?
– Вот сейчас искупаемся и сходим к нему – в мединститут. Там я тебе всё и расскажу…
Входные двери оказались открытыми.
Но в просторном фойе не было никого.
И лишь когда Плечов по просьбе Фролушкина трижды прокричал «ау», откуда-то снизу, вроде как из подвального помещения, донеслись чьи-то осторожные шаги, и спустя мгновение на лестнице появилась немолодая женщина лет шестидесяти – шестидесяти пяти. Из-под густой копны седых волос блестели живые ещё глаза, правда, не ярко-синие, как много лет тому назад, а серо-голубые…
Они не мигая уставились на вошедших, как будто вопрошая: что же вам здесь надобно?
Однако на профессора этот слабеющий взгляд возымел магическое действие.
– Валентина Максимовна? – вскрикнул он и бросился навстречу. У ног женщины припал на одно колено и нежно поцеловал протянутую сухую руку.
– Федя? – растроганно пробормотала та. – Сколько лет, сколько зим?
– Восемь, дорогая моя, восемь лет я не был в Минске!
– Даже на похороны не приехал… А ведь Яков уважал тебя, как никого другого.
– Простите, Валентина Максимовна, не мог… Заработался, замотался…
– Да, кстати, кто это с тобой?
– Ах
