– Только осторожно! — предупредил Иошка, когда Федорка и Корницкий пошли. — Не засыпьтесь… С огорода лезьте…
– Ладно…
Ребята на кладбище оживились. Смеялись, бегали по могилам и даже Карпуху, над которым нещадно издевались весь день, оставили в покое.
– Сейчас пожрем!
Но и пожрать не пришлось. Минут через десять на берегу показался Федорка, один и без всякого мешка; торопливо, едва не свалившись в воду, перебрался он через реку и подбежал к Иошке…
– Корень засыпался… Засада была… Пришли на чердак, думали — не заметят; выходим, а тут — как кинутся…
– Кто?
– Халдеи… Кира… Палач… Сашкец… Корня схватили. Я убежал…
– А хлеб?…
– Там, у халдеев остался.
Скажи он, что в Шкиде сейчас вешают Корницкого, это меньше возмутило бы ребят…
– Что же ты, стерьва, хлеб бросал?…
– Да я его и не бросал… Корень его нес… Его и хватали.
– А ты не мог хватать?…
– Кого?…
– Да хлеб… Будто не понимает…
– Сразу хватали они. Один хлеб, другой Корня.
– Здорово! — только и мог проговорить Голый Барин.
– Что же делать? — спросил у Иошки растерявшийся Сашка.
– А я знаю? — буркнул Иошка и отвернулся.
– Вот тебе и пожрали! — мрачно пробурчал Червонец.
Шкидцы разбрелись по кладбищу. Нашли и выволокли из разваленного склепа Карпуху, принявшись на нем вымещать свою злобу.
– Будешь людей продавать, стерва?…
– Не буду, — выл Карпуха. — Это вас халдеи под-манули. Я им ничего не говорил!…
– Врешь, зануда! Не говорил, так будешь говорить, — и град щелчков и колотушек сыпался на карпухину голову.
Скоро совсем стемнело, и обложенное облаками небо сделало кладбище страшным.
Все понимали, что надо действовать, думать, предпринимать, а не ожидать чего-то неизвестного и далекого. Ведь начали бастовать, надеясь потом сговориться, надеясь кончить спокойно и быстро, а между тем уже прошло два дня, и никто не знал, когда да и чем все кончится. Уже нашлись недовольные, которым казалось глупым мирное и терпеливое ожидание, и они призывали бороться — идти бить халдеев и брать в свои руки и власть, и кухню, и кладовую…
Хотелось есть.
Становилось холодно и мрачно, и шкидцы опять окружили камень, где сидел Иошка.
– Так что же делать будем?…
Иошка глядел на ребят и не мог понять, что им от него надо, откуда он знает, что делать?…
– Не ночевать же на кладбище?…
– Ну и катитесь в Шкиду, — раздражился Иошка. — А мне и здесь хорошо…
– Сволочь! — крикнул кто-то. Иошка ничего не ответил.
Свет луны, прорвавшись сквозь тучи, мелькнул по кладбищу. Все вырисовалось перед глазами: поваленные кресты, плиты и кладбищенские ивы с растопыренными, как пальцы, прутьями, тихо и неслышно качающимися под ветром. И Иошка увидел, как шкидцы понемногу, по одному начинают переходить обратно, на другой берег.
– Куда вы? — закричал Голый Барин.
– Домой идем! — грубо крикнул в ответ Мамонтов. — Не будем здесь.
Теперь уже переходили реку все… Перебираясь через камни, кто-то столкнул Карпуху, и тот стал тонуть. Стремнина водоската тащила его вниз — он цеплялся за камни, хотел вылезть. Но руки скользили, а в лицо била мутная пена. И он не кричал, не просил, не звал. Знал, что звать бесполезно.
А ребята столпились на берегу, и у многих на лице была та странная улыбка, с которой дети топят котят.
Карпуха выбросил вперед руку, скользнул, крикнул — и вместе с водой обрушился вниз, в омут…
Его вынесло далеко вперед, к самой отмели. Оглушенный, он лежал на песке, но, услышав, что идут ребята, выбрался на берег и побежал к даче, торопясь обогнать их…
1
Утром, когда еще все шкидцы спали, do вторую группу пришел Викниксор. Ребят разбудили, велели одеться и построиться; после этого четверых вызвали из строя, а к остальным заведующий обратился, примерно, с такой речью:
– Выбирайте. Или эта четверка сейчас же, сию же
минуту отправляется в Лавру, или вы принимаетесь за работу.
То же самое повторилось в первой группе: ребят поднимали, строили, вызывали наудачу нескольких человек, заставляя других "выбирать". И когда старшие в восемь часов проснулись, все уже было кончено — младшие пошли работать.
Старших оставили одних, дверь к ним в спальню была закрыта, и ее караулил Палач. Ни умыванья на реке, ни общей переклички в этот день не было. Чай старшие пили после того, как напились и были заперты в спальне младшие. И здесь в первый раз в этот день в третью группу пришел Викниксор.
– Встать!
Встали.
– Сесть!
Сели.
– Ионин!… Встать!…
– За што-с?
– Встать, тебе говорят!
– Ну и встану… Ну и ладно…
Иошка начал подниматься. Должно быть, это показалось медленным Викниксору — он подскочил к Иошке и дернул его за плечи…
– Драться?… — закричал Иошка. — Драться, сволочь!…
Кружка пролетела мимо Викниксорова лица и, дребезжа, выкатилась на веранду, в сад. Ребята повскакали с мест, покачнулась и упала скамейка, рухнул стол; закричали… зашумели…
– Бить?…
– Не имеете права!…
– Жандармы!…
Викниксор вырвался из толпы. Сбитое пенсне упало ему на грудь. От неожиданности и гнева он ничего не видел.
– Бунтовать?… — орал он. — Я вам покажу!… Прекратить чай!… В спальни!… В изолятор Ионина!…
– Не пойду!…
– Пойдешь!…
И, шаря по воздуху руками, Викниксор выбежал в коридор.
2
Он протер пенсне и выглянул через окно во двор. Двор мостили.
– Работают?
– Да, Виктор Николаевич.
– Все?
– Нет-с.
– Это почему?
– Я уже докладывал вам, что восемь человек во главе с Иониным продолжают забастовку.
– Ах, эти… Ну да, я знаю… Пускай, пускай побастуют. Есть захотят — придут… Придут, не беспокойтесь… Больше им идти некуда… Да-с.
Эта восьмерка не была страшна ему… Наоборот, с ними так легко справиться, легко свалить на них всю ответственность и счесть за коноводов. То, что они придут, он знал отлично. То, что придут с повинной, знал еще лучше… Он колебался лишь в выборе: устроить эту повинную публично перед строем или у себя на квартире, перед халдеями. Конечно, первое заманчиво и показательно, но все-таки как-никак их восемь человек, — могут поднять крик, вой и все испортить. Другое дело, если бы был один человек, тогда публичную повинную можно бы осуществить легче и почти наверняка…
– Вам письмо, Виктор Николаевич! — крикнули из-за двери…
