Но шло время, и под натиском воинственных чирмишей калмезский народ вынужден был отступать в восхожую сторону. Князья и верховные жрецы калмезов обращались с жалобами к великим ханам, но булгареких властителей не трогали беды одного из множества подвластных им народов.
Когда хозяином куакарской Бадзым Куалы стал жрец Кылт, священный город калмезов стоял уже у самой границы с землями беспокойных чирмишских соседей. Нынешней весной куакарский князь Седмурш, измученный постоянными набегами, предложил верховному жрецу перенести Куакар в более тихое и безопасное место где-нибудь на берегах Калмез-реки. Кылт не принял предложение князя — добровольное отступление могло быть истолковано народом так, будто Инмар, Шундыр и прочие вотские боги отвернулись от калмезов и не хотят или не могут защитить их. Собственноручное сожжение Бадзым Куалы есть добровольное разрушение веры, а без веры нет народа.
Князь настаивал: любой ближайший набег чирмишей может привести к падению города, к захвату и осквернению главного святилища калмезов, а это еще хуже. Кылт медлил, надеясь на лучшее, но лучшее не случилось. Напротив, в один из весенних дней прискакавший с закатной стороны гонец сообщил, что на город движется большое чирмишское войско.
Князь Седмурш собрал своих воинов, вооружил всех пахарей, рыбаков, охотников и бортников, рядом с мужьями и братьями встали калмезские женщины. Когда куакарское войско вышло в поле за городом, вдали шевелилась уже большая туча пыли.
Я предвидел это, думал князь Седмурш, сидя в седле лучшего своего коня. Я предупреждал и склонял упрямца к разумному шагу. Послушай он меня, чирмишам досталось бы безжизненное пепелище, а наша святыня и наши люди были бы спасены…
Все это он хотел высказать Кылту, но верховного жреца не было рядом.
А чирмиши тем временем приблизились, их было так много, что князю стало страшно. Кылт все не появлялся. Неужели он струсил, думал с горечью князь, неужели бросил город и спасается в одиночку?
А чирмиши подошли совсем близко и встали против куакарского войска.
Теперь можно было разглядеть их решительные лица с широко посаженными глазами, в которых, казалось, не было ничего, кроме желания битвы и жажды крови. Уже предводитель их начал медленно поднимать руку, чтобы направить своих воинов в бой:
И тут появился Кылт: Он был не одан — рядом, опираясь привычно о длинный посох, шел неспешно вождь дзючей Доброслав. Он был стар, но крепок, седая борода укрывала его могучую грудь, грива густых и таких же седых волос клубилась над широкими лопатками. Вот он склонился к низкорослому Кылту и что-то сказал ему. Верховный жрец калмезов согласно кивнул и направился к князю Седмуршу:
Дзючи уже несколько лет жили неподалеку от Куакара в небольшом селении на берегу Пышмы-реки. Они были хорошими соседями, мирно пахали землю, сеяли хлеб, разводили скот, охотились, бортничали и ловили рыбу. Их гончары лепили и обжигали красивую и прочную посуду, которая славилась далеко вокруг, вплоть до берегов Калмез-реки. Их кузнецы ковали серпы и плуги. служившие намного дольше калмезских, а подкованные ими лошади тянули вдвое больше поклажи. За работой дзючи пели такие прекрасные песни, что хотелось слушать их вечно.
Казалось, что именно эти песни, смешиваясь с размоченной глиной и раскаленным металлом, делают горшки такими звонкими, а топоры и лопаты такими прочными и долговечными. А когда в праздник кто-нибудь из них начинал бряцать на удивительном рукотворном дупле с натянутыми поющими жилами — ноги сами пускались в пляс, хотелось еще сильнее любить всех, кто был близко и не близко, и еще искреннее благодарить великого Инмара и сына его Шундыра, которого дзючи звали веселым именем Ярило, — за дарованный ими мир и прекрасную жизнь в этом мире.
Мудрый вождь дзючей Доброслав искусно лечил больных, не разбирая при этом ни своих, ни чужих. Лесные и полевые травы слушались его и отдавали недужным всю свою живительную силу. Он окунал новорожденных в лохань с водой, где кузнец закаляет раскаленное железо, и дети после этого росли крепкими, как это железо, и веселыми, как присказка кузнеца. Если же откуда-то издали приносили хворое, немощное, неудачно рожденное чадо, Доброслав укладывал его в печь на теплую золу, а обратно доставал сквозь большое хлебное кольцо, которое дзючи звали смешным словом колач. Малыш рождался заново, а зола-Огонь, круг-Солнце и хлеб-Земля делали его здоровым.
Доброслав помогал всем, но решений своих, даже неоспоримо верных, никому не навязывал, — властью своей пользовался осторожно, в чужие дела не вмешивался, без зова ни к кому не являлся. Но в этот день он изменил своему правилу. С утра старца одолевали нехорошие предчувствия. Привычные дела и разговоры не могли отвлечь его от смуты, наседавшей на обеспокоенное сердце. И тогда Доброслав отправился в Куакар. В половине недлинного пути встретился ему испуганный Кылт. Он был так взволнован, что не мог положиться на гонца и сам отправился в селение дзючей. Успокоив калмеза словом и взглядом, Доброслав продолжил свой путь и вскоре вышел к тому месту, где стояли друг против друга два очень неравных числом войска.
Издали заметив приметного старца, предводитель чирмишей остановил движение властной руки и с любопытством стал ожидать его приближения. Главный чирмишский воин не сомневался в своей победе и решил растянуть удовольствие, еще более подсластить его неожиданным развлечением. Сейчас старик начнет умолять о пощаде, предлагать какой-то жалкий выкуп: Можно и поторговаться для вида, можно притворно разжалобиться, как бы поддавшись на уговоры, и даже — это забавнее всего — дать приказ об отступлении, а потом, лихо развернувшись, на полном скаку смять и этого несуразного деда, и это разношерстное, вооруженное топорами и вилами войско, и этот плохо устроенный, почти неукрепленный город:
Добролав приблизился и решительно воткнул посох прямо перед конем предводителя чирмишей.
— Ты не тронешь город, — сказал он спокойно и уверенно. Речь его на чирмишском языке была не очень правильной, но воин все понял и громко расхохотался.
— Почему же? — спросил он, просмеявшись и вытирая согнутым пальцем выжатую смехом слезинку.
— Эта земля принадлежит калмезам, — напомнил Доброслав.
— Но ты не калмез, я слышал это от многих. Ты тоже чужой в здешних краях.
— Я пришел сюда с миром, и эта земля приняла меня, я врос в нее, как этот посох, мои боги подружились вотскими богами, мои люди стали братьями калмезов.
— Я не боюсь ни твоих людей, ни твоих богов, — крикнул чирмиш. — Прочь с дороги!
