Багровое зарево над поднимавшимися водолазами приближалось — поверхность была уже рядом. И вдруг Гарковец увидел, его товарищ извивается в воде, судорожно размахивает руками и ногами.
Водолаз понял, что произошла какая-то катастрофа, но помочь Васе Косову он был не в силах — ведь во время подъема водолаз никакой самостоятельности не имеет… Он лишь принялся дергать сигнальный фал, чтобы дать знать товарищам наверху, что под водою неладно.
Прошло еще несколько мучительно долгих секунд, и шлем Федора Гарковца показался над пламенной волной. И хотя вытянули его очень быстро, пламя успело охватить водолаза.
Матросы и к этому подготовились: Гарковца сразу же закутали в несколько мокрых одеял и сбили пламя… Одновременно стащили с него шлем…
Вот и второй водолаз, Василий Косов, на палубе… Он был без сознания, синие губы закушены. Подводники, не теряя ни секунды, начали делать ему искусственное дыхание… Наконец, слабо затрепетали веки, вырвался первый вздох…
Можно уходить от огня!
Щекутьев коротко приказал:
— Полный вперед!
Через несколько мгновений из трубы водолазного бота рванулся густой столб дыма, мерно зарокотал двигатель, и судно рванулось вон из огненной купели — вперед, к спасительно-чистой кромке моря, где уже маячили буксир и плавучий кран: они-то ушли на чистую воду сразу же, как возник пожар — им ведь не надо было ждать подъема водолазов!
Раззевался дым над длинными тонкими трубами и двух других водолазных ботов: вместе со своими буксирами они резво бежали по огненному морю, оставляя за собой черный дымный след.
Миллер вышел в приемную, где его ожидал посетитель. При появлении генерала посетитель — высокий сухопарый англичанин с резким энергичным лицом — поднялся, пошел ему навстречу, коротко представился:
— Господин генерал, я инспектор Скотланд-Ярда лейтенант Флойд Каммингс…
Миллер церемонно поклонился:
— Очень приятно. Чему обязан?
Инспектор сухо, будто на бухгалтерских счетах, сказал-отщелкал:
— Отправляясь к вам, господин генерал, я имел беседу с комиссаром уголовной полиции города Лондона мистером Сондерсом. Господин комиссар уполномочил меня заявить, что поведение ваших людей в Лондоне более не терпимо!
Оцепенев от бестактной полицейской формулировки, Миллер еле выдавил из себя:
— Кого вы имеете в виду, говоря о «моих людях»?
— Сэр, я не намерен праздно препираться с вами. Под «вашими людьми» я имею в виду ваших людей, и точка, — глядя на Миллера беспощадными глазами, отчеканил Каммингс.
— Мистер Каммингс, вы забываете, что я — представитель великой державы… — начал, задыхаясь от гнева, Миллер. — Министерство иностранных дел…
— Господин генерал, — не затрудняя себя особой вежливостью, перебил полицейский, — мы, полицейские, не занимаемся политикой. Должен констатировать, что белые офицеры ведут себя здесь, как дикари, хотя, может быть, в этом виноваты большевики. Должен вас огорчить, но ничего подобного я не могу сказать про русских, которые служат в советских миссиях, учреждениях и делегациях!
Миллер сказал почти жалобно:
— Но в чем ваши претензии, господин инспектор?
— Мы долго терпели всякие безобразия со стороны ваших эмигрантов и старались ничего не замечать, пока они ограничивались незаконными махинациями, торговлей своими женами и дочерьми, воровством, мошенничеством, валютными спекуляциями, мелким разбоем и организованными хищениями, — невозмутимо перечислил Каммингс.
— А что же еще? — пролепетал Миллер.
Инспектор сказал насмешливо:
— Вчера они пошли гораздо дальше. Один из ваших людей совершил налет на контору «Закупсбыт Лимитед» и застрелил молодую женщину, дочь видного эмигрантского деятеля, профессора Яблочкина…
Миллер побагровел:
— Я протестую! Как вы смеете утверждать, что это был один из моих людей?!
Полицейский и бровью не повел.
— Господин генерал, я должен вас предупредить, что согласно законам Великобритании, все, сказанное вами сейчас, на суде может быть использовано против вас! Поймите, сэр, я говорю с вами в настоящий момент неофициально… И советую вам оставить протесты при себе.
— Но что же делать?
Англичанин пожал плечами:
— Надо сказать: «Не знаю». Иначе, когда мы его найдем, ваше дело будет совсем плохо…
— Но я действительно ничего не знаю! — испуганно, растерянно пробормотал Миллер.
Инспектор Каммингс посмотрел на него оценивающим взглядом старого сыщика и усмехнулся:
— Мы не знаем пока его имени и не знаем, где он скрывается. Но приметы известны, и по этим приметам мы его найдем. Королевским судьей уже подписан указ о заключении его в тюрьму, и по английским законам каждый, кому что-то известно о скрывающемся преступнике, обязан сообщить об этом властям. Вас это тоже касается…
Миллер смущенно развел руками:
— Я ничего не знаю…
— Подумайте, подумайте, господин генерал, и позвольте откланяться…
Инспектор четко повернулся и направился к дверям. Миллер неуверенным шагом проводил его и потерянно побрел в свой кабинет. Тихо повторяя: «Боже мой, боже мой, за что все это?», он вошел в заднюю комнату за кабинетом.
Там, в обществе Марушевского, обедал Севрюков. Он жадно хватал пищу руками, чавкал, с бульканьем пил.
И Марушевский, и Севрюков одновременно повернулись к Миллеру:
— Что?!
Миллер тяжело опустился в кресло.
— Вы, Севрюков, идиот. Оказывается, вы неслыханный, бесповоротный идиот…
Марушевский мрачно усмехнулся:
— Разве вы не были знакомы раньше?
Миллер повернулся к бывшему прапорщику:
— Скажите, Севрюков, зачем вы убили эту женщину? Мы вам разве велели кого-нибудь убивать в «Закупсбыте»?
Севрюков отодвинул пустую тарелку, погладил брюхо, сыто отрыгнул:
— Вы мне велели их припугнуть как следует…
— И вы для этого застрелили девку? — устрашающе выкатил глаза Миллер.
Севрюков достал из кармана зубочистку, протер ее носовым платком, поковырялся во рту.
— А вы думаете, ее лучше было бы повесить? — невозмутимо осведомился он.
— Вы что, Севрюков, не в своем уме? — покрутил у виска пальцем Миллер. — Здесь Англия, вы понимаете — Ан-гли-я! — а не Мезень, где вы могли вешать и стрелять, сколько душе было угодно.
— Это вы не в своем уме! — вскочил со стула Севрюков. — Вы тут от сытости и спокоя последнего умишка лишились!
— Севрюков! — предостерегающе крикнул Марушевский.
— Что «Севрюков»? — окрысился каратель. — Это в Мезени я бы ее просто плетью отстегал, а здесь, чтобы напугать, надо у-бить. У-бить! Уби-ить! Больше этих мерзавцев ничем и никогда не вразумишь!..
