входа в подъезд, в котором располагалась квартира профессора Фролушкина, на чемодане сидела Ольга. В её при любой погоде восторженных глазах застыли слёзы. На руках нервно вздрагивал Шурик — то ли от обиды, то ли от холода — у него не было тёплой верхней одежды, и заботливая мать закутала сынишку в свой пуховый платок.
И только юродивому всё было нипочём — с неизменной лукавой улыбкой на счастливом простодушном лице, он ловил окрепшие снежинки.
Плечов чуть ли не на ходу выскочил из притормаживающей машины и распахнул заднюю дверцу:
— Садитесь быстрее! Здесь, в салоне, — тепло.
Фигина передала ему ребёнка и, забравшись с ногами на заднее сиденье, требовательно протянула руки, мол, давай сюда наше чадо, в то время как Павлик, видимо, давно мечтавший хотя бы посидеть рядом с водителем чудо-техники, недолго думая, оккупировал переднее пассажирское место и теперь с довольным видом крутил вправо-влево осиротевшую баранку.
Где Алексей — в тот момент не мог сказать никто из них. В том числе и Яра.
Сначала он лишь недоумённо крутил головой, пытаясь понять, куда девался его товарищ и непосредственный начальник, но вскоре всё понял и влетел в подъезд и в мгновение ока очутился возле настежь распахнутой двери.
Как оказалось — вовремя.
Степанов как раз занёс огромный разводной ключ над головой стоявшему к нему спиной Копытцева (тот что-то выяснял у бывшей сожительницы профессора), в котором хулиган, видимо, признал уже однажды призывавшего его к порядку «участкового». Плечов с разгону врезался в разбушевавшегося сантехника.
Завизжала Ладогина, бросаясь в ванную, чтобы намочить полотенце и уже спустя мгновение приложить его к Стёпиному лбу, на котором красовалась огромная шишка, вызванная соприкосновением с всё тем же любимым инструментом, который слесарь до сих пор не выпустил из своих мозолистых рук.
— Телефон в этом доме есть? — спросил Алексей Иванович, даже не посмотрев на поверженного громилу.
— В комнате, в левом углу на тумбочке.
Через мгновение до ушей всех участников конфликта донёсся звонкий командный голос:
— Капитан Копытцев. Из квартиры Фролушкина. Подайте «воронок». Быстро.
Услышав эти слова, Наталья Ефимовна плюхнулась на колени перед Плечовым:
— Не губи нас, родной! Пожалей!
— А вы мою супругу жалели? — зло выдохнул Ярослав. — Когда вместе с маленьким сынишкой на мороз её выгоняли, а?
— Извини, бес попутал…
— А Фёдора Алексеевича? Он вам душу готов был отдать, а вы… Всё! Доигрались. Теперь вместе пойдёте по этапу. Но в разные колонии.
— Пожалей, сынок, не губи нас…
— Могу только чуть-чуть облегчить ваши страдания. Если выдадите одну вещицу, которая раньше стояла на пианино. Когда здесь жил профессор.
— Так я её давно выкинула в мусорник…
— Всё. Двадцать лет строгого режима! И пять — поражения в правах.
— Погодь, родной… Кажись, она в чулане! Поискать можно?
— Ищите!
Демонстрируя юношеский задор и молодецкую прыть, Наталья Ефимовна, недолго покопавшись в груде старого белья, неряшливо сваленного в углу, вынырнула на свет божий, прижимая к груди спасительную деревянную шкатулку.
В это время с улицы донёсся звук тормозов, и сразу за сим в квартиру ворвались несколько коллег Степанова. Нет, не сантехника — литературного героя Сергея Михалкова.
Чтобы очистить помещение от «хулиганского элемента», понадобилось всего несколько секунд.
Алексей препроводил всех до машины с зарешеченными окошками, и, убедившись, что фигуранты дела никуда уже никуда не денутся из спецкузова, вернул Ярину родню, доселе с опаской наблюдавшую за «спецоперацией», в профессорские апартаменты.
Забегая вперёд, скажу, что слово своё Копытцев, как всегда, сдержал, и профессорская квартира вскоре перешла в законное пользование семьи Плечовых.
А их обидчики вернулись в Москву только после долгих лет вскоре грянувшей войны.
Да и то без права на жильё.
* * *
Неделя пролетела, как один день.
Понедельник, вторник, среда…
Четверг, пятница, суббота…
Фигина практически не бывала дома.
Малый Академический, театр имени Евгения Вахтангова, МХАТ СССР имени Горького…
Модный «ТРАМ» — театр рабочей молодёжи (художественный руководитель Иван Берсенев), творческому коллективу которого год назад было присвоено имя Ленинского комсомола.
«Анна Каренина», «Мёртвые души», «Гроза», «Любовь Яровая», «Егор Булычов и другие»… Конечно же «Живой труп».
Классика!
Великая драматургия Грибоедова, Гоголя, Чехова, Островского…
Яркие, запоминающиеся постановки Станиславского, Немировича-Данченко, незаслуженно забытого и недавно ушедшего из жизни Николая Николаевича Фореггера…
А вот в Большой попасть ей не удалось — театр временно не работал. То ли очередная затянувшаяся реконструкция стала тому виной, то ли власти просто предприняли новую попытку осуществить свою давнюю мечту — ликвидировать этот пережиток императорского прошлого, — Ольга не знала.
В Москве и без того было что посмотреть!
Государственная Третьяковская галерея с новым блистательным выставочным корпусом, получившим название «Щусевский» — по фамилии великого советского архитектора и тогдашнего директора этого замечательного заведения; Государственный Исторический музей с уникальной экспозицией в честь двадцатилетия Великого Октября, работу которой уже не раз продлевали по личному распоряжению вождя; Государственный музей изобразительных искусств имени Александра Сергеевича Пушкина с недавно переданной из Эрмитажа прекрасной коллекцией картин выдающихся зарубежных мастеров…
А ей всё было мало!
В субботу вечером телефонный аппарат наконец-то разразился звонком, которого Плечов с нетерпением дожидался все эти дни.
— Привет, братишка, — бодро прожурчал голос, который Яра сразу же узнал, несмотря на то, что впервые слушал его искажённым проводами и трубкой.
— Здравия желаю.
— Завтра в десять я у тебя.
— Прекрасно. Машина та же?
— Да.
— Принято. Буду внизу — у входа в подъезд.
— Ольге Александровне — наилучшие пожелания.
— В честь чего?
— Ой, как всё запущено! Взгляни на календарь, братец.
— Мать честная? Как я мог забыть? Ты мимо цветочной лавки проезжать будешь?
— Вы что, с Луны свалились, товарищ? Какие лавки? Двадцать с лишним лет советской власти! Это вам не мещанская царская Россия, когда всякие там розы и мимозы можно было купить на каждом углу!
— Чёрт… Может, ряды теперь какие-то есть или специализированные базары?
— Ишь, размечтался!
— Короче, делай, что хочешь, но без ромашек, фиалок или красных революционных гвоздик можешь не появляться — я с тобой никуда не поеду.
— Ох и озадачил же ты меня, Ярослав Иванович.
— Ничего, здоровее будешь. Воля и смекалка, проявленные при разрешении специфических задач, только укрепляют организм.
— Куда уж крепче?
— И в магазин какой-нибудь по дороге заскочи, пожалуйста. Возьми коробку конфет. Шампанское…
— Может, ещё и «Красной Москвы» флакон?
— А что? Не помешает… И прибудь на пятнадцать минут раньше оговоренного срока — опаздывать нам, как я понимаю не к лицу.
— Хорошо. Сделаю поправочку по времени… Только что мне за это будет?
— Сто грамм и пончик.
— Я за рулём.
— Вечером примем. После
