— Ничего тут уже не происходит, — объявил очевидное Пуаре, терпеливо, но почти что с затаенной угрозой.
— Неужели? — буркнул Фортингем с возмутительным скептицизмом и с лязгом прошел вперед, оглядывая разрушения. — А что вы тут делаете?
— То же, что и вы, — безмятежно-светским тоном, похожим на издевательство, ответил Рауль. — Скорбим о потере.
Фортингем остановился с видом сбитого с толку.
— Скорбим? О какой потере?
— Вот об этой, — Рауль изящным жестом обвел рукой разгромленный зал.
Фортингем пренебрежительно отмахнулся было, но тут, опустив взгляд, разглядел меня и сдавленно квохтнул.
— Шарди! Вы что, вконец уже ополоумели?!
Вот поганец!.. Нет, понятно, конечно, что со стороны картинка та еще — сижу посреди разгромленной таверны в обнимку с девушкой в напрочь разодранном платье, но в конце концов, мог бы и не валять дурака. Хотя, после того как я однажды заметил ему, что из нас двоих «юбочник» совсем не я, а потом успешно проколол ему руку так, что он не мог уже держать оружие, было ясно, что случая повалять дурака он не упустит уже никогда и ни по какому поводу.
— Занялись бы вы лучше делом, Фортингем! Там, наверху, мертвое тело.
Фортингем слегка отвалил челюсть.
— Кто?.. Что?… Чего… Так, ты, — он ткнул пальцем в одного из шотландцев, — сходи проверь.
Парень подхватился, но на первых же шагах его остановил Рауль и вручил ему еще не погасшую тусклую лампу. Благодарно кивнув, стражник поднялся наверх.
— О! — сказал он оттуда.
— Что там? — поинтересовался Фортингем.
— Хозяин, — ответил шотландец.
Фортингем буркнул что-то не по-французски и, резко сдвинув брови, прибавил:
— Вот гомункулус драный!
Но вместе с этим он посерьезнел. Внизу совсем стемнело, Фортингем послал двоих стражников бросить в очаг пару все равно разбитых столов и получше присмотрелся к Беатрис, также как и мы, выразив удивление, когда узнал ее. Она тоже его узнала и даже соизволила наконец от меня отцепиться, когда сержант ободряюще похлопал ее по спине широкой твердой ладонью. Собственно говоря, хоть типом он был и вздорным, но не злобным, и даже подверженным порой сентиментальным порывам. А уж личные счеты — это только наше личное дело. Затем он велел стражникам у двери пропустить внутрь сбежавшую из таверны во время погрома прислугу, которая, собственно, и привела их. Беатрис, рыдая, припала к груди вернувшегося, дрожащего от негодования и потрясения мужа, а мы, раз уж все занялись делом и все более-менее пошло на лад, сочли наилучшим удалиться, Фортингем был все же отнюдь не той компанией, с которой хотелось бы коротать время до утра.
Ночной воздух за пределами таверны казался удивительно свежим и чистым. Дорогу нам перебежала крупная крыса, подпрыгивающая в лунном свете как клубок резиновых ниток, с размотавшимся из клубка хвостом. Пуаре глубоко втянул в легкие августовскую сырую прохладу.
— Я верую! — сказал он вдруг решительно.
— Во что? — поинтересовался я.
— В то, что твой прадед был кардиналом!
— Архиепископом.
— Один черт. Если вдруг надумаешь, у тебя тоже здорово поучится.
— Вряд ли. Тут бы скорее подошел «requiem aeternam»[8], но эту литанию я целиком не помню…
Готье тихо заржал, не слишком благородное определение, но учитывая интонацию…
— Главное, ты здорово умеешь успокаивать женщин, — с затаенным лукавством добавил Пуаре.
— Ничего себе способ, — скептически заметил Огюст.
— Кстати, вы ведь незнакомы, — спохватился я, посмотрев на него и на Теодора.
Пуаре, с любопытством подняв брови, отрицательно потряс головой. Огюст глянул на него и на меня вопросительно и слегка подозрительно.
— Мой кузен, граф Огюст де Флеррн, — представил я, — и мой старинный друг Теодор де Пуаре. — Чертовски странно в новом контексте звучало словечко «старинный». — Кажется, я вам друг о друге уже рассказывал.
— О, да… — от души сказал Пуаре, протягивая руку.
Огюст со смешанным чувством глянул на меня и после легкой заминки пожал руку нового знакомого.
— Сэр Бедивер? — вопросил он негромко, с почти незаметной улыбкой.
— Он самый!
— А не ответите ли, почему именно Бедивер?
— Потому что Бедивер — кравчий! — засмеялся Пуаре и вздохнул. — Вам не кажется, что увиденное нам было бы неплохо запить?
— Возможно, — угрюмо и нервно буркнул Огюст. — Но хватит уже с нас сегодня таверн, вы не находите?
— А кому нужны таверны?! — искренне удивился Готье. — Пойдем-ка к нам, да пропустим по стаканчику! — Готье бросил на меня вопросительный взгляд.
— Ну конечно! — сказал я.
— С удовольствием, — обрадовался Пуаре. — Уж там-то нам точно не помешают!
«Домой — это хорошо… — подумал я. — Хоть с компанией, хоть без нее. С компанией лучше хотя бы потому, что можно будет не пытаться заснуть».
— Тогда вперед! — заключил Рауль. — Пока еще что-нибудь не случилось.
В темном небе, в разрывах серых облаков посверкивали звезды. Чистые и блестящие — такие, какими они были тысячелетия назад.
— В темном бархате небес звездочка сияла… — рассеянно пропел я начало песенки, сочиненной еще на войне.
— И могила под звездой свежая зияла!.. — тут же подхватил, продолжая, Пуаре.
И манила на покой рыхлой теплотою,
И светляк летал-дразнил искрой золотою!
Скоро скатится звезда и светляк издохнет,
Драгоценная роса, как слеза — иссохнет.
Не печалься! Не грусти! Все на свете мило! —
Звезды, росы, светляки, и моя могила!..
Одна из звезд сорвалась с неба, впрочем, это была не звезда, а всего лишь метеор, каких полно в конце лета.
В тишине и покое ночи мы добрались домой почти без приключений — в буквальном смысле слова отпугнули пару шумных праздношатающихся компаний, будучи для этого достаточно многочисленны и до мрачности трезвы, и уронили одного пьяного хама в реку. Там было здорово намусорено и довольно мелко, так что утопление ему не грозило. Пуаре весь день рассказывавший нам о беспорядках в городе, теперь молчал — он знал, кто такой Огюст, и уже выговорившись раньше, он мог позволить себе деликатность, несмотря даже на произошедшее в «Лампадке», хотя незримо оно все же всех нас угнетало. Огюст тоже понимал, что произошло, и чертовски злился. Пуаре его, кажется, раздражал, как посторонний человек, но в то же время, необходимость сдерживаться при посторонних, возможно, и нас самих удерживала от драки — в первую очередь, Огюста, наверняка сорвавшегося бы в попытке называть вещи своими именами, которые ему ничуть бы не понравились, и говорить начистоту со всей откровенностью. И хоть он посматривал время от времени на Теодора сердито, если не злобно, но не возражал против его присутствия, не возражали и мы. К тому же, от него ведь можно было услышать что-то новенькое и полезное, и просто посмотреть на него как на объект для изучения. Так что временами Огюст даже выдавливал нечто похожее на улыбку.
