Дома было тихо, отец еще не возвращался, что меня немного обеспокоило, но несильно — лишь потому, что дела обстояли так, как обстояли, засиживаться же допоздна у собственных друзей — Бирона или Таванна, или еще где-нибудь, где обсуждались дела немалой, но большей частью закулисной государственной важности, было для него делом обычным. И разумеется, он поступил так и теперь. «Но ведь он один, — пришло мне в голову. — И ведь такие разговоры могут оказаться опасны, если кто-то, кто в силах что-то изменить в этой истории случайно попадется ему лицом к лицу». Я подавил приступ запоздалой паники и велел слугам отнести побольше свечей и бургундского в мои комнаты — чтобы не беспокоить дам, если мы вдруг расшумимся — из другого крыла они нас вряд ли услышат.
— Помянем старика! — сказал Пуаре.
— Помянем, — согласился Готье, и мы подняли бокалы.
— Что слышно нового? — спросил Готье у Пуаре словно бы дежурно. На нас с Раулем разом напала меланхолия — какими бы полезными ни могли оказаться сведения, но за день мы уже наслушались и вряд ли теперь могли услышать из того же источника что-то принципиально новое. Рауль вытащил из-за кресла гитару и принялся задумчиво ее оглядывать, будто заинтересовавшись игрой света на лаке и тихо пощипывать струны.
— Да все по-старому, — уклонился Пуаре от ответа, сторожко кинув взгляд на Огюста. — Ну, беспокойней чем обычно, конечно — народу много, такое событие грядет…
Огюст раздраженно усмехнулся.
Пуаре поглядывал на него с еле скрываемым любопытством.
— А в сущности, — прибавил он, — странное дело, но кажется, все вновь идет не к миру, а к войне.
Огюст бросил на Теодора цепкий взгляд, но будто бы наконец признав в нем разумного человека, и слегка перевел дух.
— Давно пора, — буркнул он угрюмо.
Пуаре приподнял брови.
— Вот уж не думал…
Рауль со странной улыбкой отвернулся от окна.
— Ты удивишься, Теодор, но здесь ты можешь говорить обо всем совершенно свободно.
— На войне как на войне, — бросил я немного неожиданно для себя самого, но нисколько не сомневаясь в справедливости сказанного. Да уж, совершенно свободно, как на духу, а мы послушаем… Да сделаем выводы, если будет, из чего. Хотя, и выслушанного за день было вполне достаточно.
— Уже? — уточнил Пуаре.
— Ты же знаешь об этом лучше нас, — я пожал плечами и поднял свой бокал, прежде чем пригубить вино. Все сделали то же самое.
«Мало ли, что я знаю…» — было написано на физиономии Теодора. Он перевел взгляд с меня на Огюста, и обратно.
— Не понимаю, — заключил он наконец, пожав плечами и будто сдавшись в попытке что-то объяснить.
— Что именно?
— Вы — разные, — заметил Пуаре.
— Разумеется, — удивился я. — С чего нам быть одинаковыми?
— Не одинаковыми, — Пуаре качнул головой. — Но вы смотрите друг на друга, как будто на самом деле вы враги.
Мы с Огюстом затравленно переглянулись, будто нас уличили в страшном заговоре, пытаясь сообразить, где же это на нас написано и с чего должно быть так заметно.
— Это не так! — возразил я, почувствовав в голосе фальшь, а взгляд Огюста стал вдруг отстраненным и безнадежным. Я слегка скрипнул зубами и добавил: — Просто сегодня не лучший день.
— Бывает хуже, — отчетливо и мрачно сказал Огюст. — И будет.
— И было, — напомнил я решительно. — И за врагов нас тоже уже принимали.
Огюст негромко рассмеялся, как человек, жизнь которого кончена, но все-таки, что-то еще способно его позабавить.
— Верно, — подтвердил он, — и при самой первой встрече все ждали, что мы подеремся, но в конце концов, ты был первым из моих сверстников, которому мне не пришлось разбивать нос.
Пуаре приподнял брови.
— Это что же, было так обязательно?
— Именно, — серьезно кивнул Огюст. — Вот ведь в чем дело — после смерти моего отца, моя мать-католичка все пыталась свести меня с кем-нибудь из сверстников-католиков, чтобы они на меня «хорошо повлияли». Да как-то с этим не заладилось. — Он рассеянно отпил вина и посмотрел на Пуаре с каким-то ехидством. — Все время кончалось дракой, да не на жизнь, а на смерть. Всем и впрямь не терпелось наставлять меня на путь истинный. Полю же почему-то оказалось наплевать, кто я, верней даже, он пришел в восторг и сгорал от любопытства, от того, что я не был похож на других его друзей. Разница в религии нас только веселила, когда мы принимались за сравнения, а единственное, что его, а в итоге потом и всю нашу компанию, заботило в детстве, это был король Артур и его Круглый стол.
— О да! — со смешком воскликнул Пуаре, хотя с предметом своего согласия ему довелось ознакомиться значительно позже.
— Да уж, всем досталось, — фыркнул, развеселившись, Готье. — В свое время у нас трясло всю округу.
— Так уж и трясло? — с легким укором усомнился Теодор.
— В хорошем смысле, — снисходительно уточнил Готье, рассеянно отмахнувшись. — Могло быть гораздо хуже.
— Так что, моей матушке не повезло, — с тихим смешком заключил Огюст. — Хоть мы с Полем и дальние родственники, и друзья вышли не разлей вода, драконов искали под каждой корягой и девиц спасали, всякую прачку объявляя заколдованной принцессой, а вот с благотворным влиянием и наставлением на путь истинный ничего не вышло. — Огюст допил вино и пожал плечами. — А потом она ушла в монастырь, должно быть, в надежде отмолить мою грешную душу. — Огюст помолчал. — А потом были войны, до которых мы доросли и сражались каждый на своей стороне. Думать не думая о прошлом, и что будет, если мы вдруг встретимся. Пока не встретились. При Жарнаке. — Огюст нахмурился и помрачнел.
— При Жарнаке? — озадаченно переспросил Пуаре.
И мы все посмотрели на него с удивлением.
— Ну да, — изумленно подтвердил Огюст, не понимая, о чем тогда Пуаре вообще говорил и спрашивал. — В марте шестьдесят девятого года.
Огюст перевел на меня недоумевающий взгляд, и я хлопнул себя по лбу.
— Ну конечно! Совсем забыл. Теодор знает лишь вторую часть истории. Я долго никому не рассказывал про Жарнак.
— О! — воскликнул вконец заинтригованный Теодор. — Значит, была и первая часть истории?
— Была. Конечно, не стоит об этом всем рассказывать.
Пуаре принял оскорбленный вид.
Я вздохнул и посмотрел на Огюста, кажется, его взгляд был отраженьем моего. Воспоминания были не из приятных, но они уже нахлынули на нас, может быть, к лучшему, возвращая нас к тому настоящему прошлому, которое все еще цело и неизменно, и если где-то еще можно были мы настоящие, с которыми уже ничего не случится, то разве не там?
* * *
Стоял сырой холодный март тысяча пятьсот шестьдесят девятого года. Третья гражданская война. Жарнак. Тринадцатое марта. Армия протестантов, возглавляемая принцем Луи Конде, разбита наголову. Сам принц убит, и все кто был с ним, если не бежали, также убиты. Кто же не знает благословения папы? — «Убивайте всех еретиков, никого не щадя и не беря в плен. Они не щадили Бога, не щадили и католиков». Так поступаем мы, так поступают и они, уничтожая все на своем пути. Сегодня победа осталась за нами. В честь кого и назван месяц март, как не в честь Марса?
