надерганных, на его беду, из крыл ангела смерти.
Петр с облегчение вздохнул. Но торжествовать победу было рано.
Где-то в глубине сводчатого коридора замка отрывистым хриплым лаем отозвался пес. Послышался странный звук, будто кто-то сталью скреб по скользкому камню, – так когтистые лапы на поворотах царапали скользкий пол.
В следующее мгновение в комнату влетел огромный черный пес. Он, осадив бешеный бег, уткнулся слюнявой мордой в ноги мальчика. Потом, мгновенно группируясь, напружинился – и полетел в долгом прыжке на Петра, целясь в горло врага.
Рядовой Карагодин, считавшийся не слабым воякой в своей роте, успел выхватить из-за ремня трофейный кинжал. Собака, ослепленная злобой, в горячке атаки не заметила подставленный стальной клинок. Она грузно села на жало, взвыв на весь замок. Штык пропорол ей живот. Да так, что собачьи внутренности вылезли наружу, как на скотобойне из вспоротой туши кулем вываливается ливер.
Пес дернулся, забрызгивая Петруху черной кровью, задрал морду, испустив последний вой. И затих.
«Славный тесачок-то, – вытирая о покрывало, на котором лежало бездыханное тельце мальчика, подумал Петр, – славный».
Карман приятно оттягивала дорогая фамильная вещь с каменьями. На золотой цепи. Такую штуковину, размышлял он, на груди с гордостью носили эти люди, закованные в железяки. Пусть и ему послужит.
Уходя из комнаты, где Пётр совершил своё преступление, он невольно обернулся на жертву. Чёрного пса, которого он только что зарезал, не было.
– Чёрт! – привычно чертыхнулся Карагодин. – Уж не дурной ли сон мне снится? Кишки собачине выпустил, а её на месте нет. И ни пятнышка крови… Чертовщина какая-то!
Глава 20
ВОЙНА ПОДЛОСТЬ НЕ СПИСЫВАЕТ
Восточная Пруссия. Город Сольдау. 1914г.
В прусском городке Сольдау генералу от кавалерии Александру Васильевичу Самсонову было особенно тяжко. Для его астмы близость мазурских болот была губительна.
Но командующий армией не терял духа.
– Доктор, – лежа на диване, позвал он меня. – Когда ваша хваленая медицина научится лечить эту треклятую астму? Может быть, поискать какого-либо немецкого профессора? Немцы-то, с их научным прогрессом, уже, наверное, умеют…
Кашель безжалостно душил командующего.
– Нет, Александр Васильевич, увы, но даже немцы не умеют пока лечить эту болячку…
– Надо бы научиться, – после приступа сказал он, вытирая слезы.
– Вот кончится война, тогда займемся наукой…
– А вы по какой медицинской части специализировались в академии?
– Психиатрия.
– Вот никогда не думал, что так интересно в «желтом доме» сидеть…
– Познай себя, тогда познаешь вселенную, – ответил я генералу. – Чего проще изучать психику на самом себе? Даже собак резать не нужно.
Генерал встал с дивана, подошел к окну.
– Осень… Унылая пора, очей очарованье.
Он подошел к немецкому пианино, стоявшее в углу большой комнаты занятого под штаб особняка, взял несколько аккордов. Потом запел приятным бархатным голосом:
– Не расцвел – и отцвел
В утре пасмурных дней…
Александр Васильевич вздохнул и бережно закрыл крышку инструмента.
– Расстроен инструмент. Как расстроено наше взаимодействие с армией Рененнкампфа. Спешит Павел Карлович. Его странный, если не сказать сильнее, маневр ослабит наш центр. Немцы это хорошо видят.
– Александр Васильевич, – отозвался адъютант командующего,– что делать, когда жители Сольдау становятся в очередь к нашим полевым кухням?
Самсонов пожал плечами:
– Кормить, конечно… И вообще. Сделайте, Николай Иванович, все, чтобы бежавшие жители возвращались из лесов в занятые нами города. Пусть открывают свои магазины, работают в мастерских. Пусть не причитают в страхе: «O, Kasaken!». Никто детям черепов не разбивал, немцам животов не вспарывал, как рисуют их плакаты… Но с мародерством борьбу ужесточить! Расстреливать мародеров на месте!
***
В 1914 году Самсонову исполнилось 55 лет. Весть о суматошном выстреле в Сараеве гимназиста Гаврилы Принципа (что дало Ярославу Гашеку начать свой роман о похождениях бравого солдата Швейка словами: «Убили, значит, Фердинанда-то нашего…»), застала его в Пятигорске, где он, туркестанский генерал-губернатор с 1908 года, отдыхал с обожаемой женой и двумя маленькими детьми.
Стоял жаркий июль. Они сидели в тени густой акации. Катенька сжимала его огромную ладонь своими кукольными ручками.
– Саша, – шептала она, прижавшись к мужу, – что же с нами теперь будет…
Александр Васильевич, лечившийся от астмы, закашлялся:
– Что сербы эрцгерцога убили, – это правильно, как на лекции в Академии генштаба, констатировал он. – Но, боюсь, Катенька, что эти выстрелы обернутся для нас войнищей, какой еще не бывало… Не захотим втянуться в войну, так втянут. Обречены на войну.
…Когда немцы были уже на подходе к Парижу и шла жестокая битва на Марне, когда французы взывали к русским об открытии «русского фронта» в Восточной Пруссии, Самсонова вызвал в Санкт-Петербург военный министра Сухомлинов.
– Вам доверяется Вторая армия, – сказал министр. – Ваша армия от Польши пойдет южнее Мазурских болот с севера. Двумя армиями мы должны ударить по Пруссии, имея общую директиву – на Кёнигсберг!
– А кто будет командовать Первой армией? – поинтересовался Александр Васильевич.
– Генерал Ренненкампф, – ответил с какой-то ехтдной улыбкой Сухомлинов. – Ай не устраивает Вал Карлович?
Улыбка на тонких губах министра была понятна Самсонову, «Самсон Самсоновичу», как почему-то звали его солдаты в русско-японскую войну.
С Ренненкампфом он встречался в японскую кампанию… И больше не желал встречаться никогда. И вот судьба свела с этим красномордым генералом вновь, в августе 14-го.
Тогда, после боя под Мукденом, Павел Карлович похвастался, что его представили к высочайшему ордену.
– Русские солдаты, погибшие по твоей милости, – сказал Александр Васильевич, – прокричали бы в сырой земле троекратное ура. Да рты сырой землей позабиты… И я тебе орден припечатаю!
И Самсонов прямо на вокзале, – прибыв к отходу поезда прямо из атаки! – треснул Ренненкампфа по красной роже.
– Вот тебе, генерал, на вечную память… Носи!
Павел Карлович крякнул от боли и позора, и, угнув голову, нырнул в вагон. А Самсонов еще долго в бешенстве сотрясал нагайкой и орал вслед уходящему поезду: «Я повел свою лаву в атаку, надеясь, что эта гнида поддержит меня с фланга, а он всю ночь просидел в гальюне и носа оттуда не высунул!..»
***
…Александр Васильевич спал на кожаном диване в штабе своей армии. Немецкий диванчик был короток русскому Геркулесу.
– Господин доктор, Фока Лукич, дорогой мой, – обратился он мне, – скажите, как в одном и том же теле могут уживаться немощь этой чертовой астмы и неуёмная жажда жизни?
Я хотел было ответить, но Самосонов, не спавший три ночи, не дождался моего ответа – уснул. Ноги генерала свисали с валика, но, судя по блаженной улыбке на лице, снилось командующему что-то хорошее.
– Пусть поспит, – прикладывая палец к губам, сказал поручик Лузгин, адъютант генерала Самсонова. – Недосып командующего составляет трое суток…
