Шутка ли, без привалов и роздыха чуть до Кёнигсберга не дотопали. Ренненкампф проклятый, что б ему пусто было! С немцами, доктор, воюем, а немец командует Первой русской армией. Ни в какие ворота не лезет!
После того как Россия сразу двумя армиями вторглась в пределы Восточной Пруссии и тем самым спасла Париж от неминучей сдачи немцам, Александр Васильевич действительно спал урывками. Хотя, казалось бы, поводов для особых переживаний не было – славная победа русских под Гумбененом открывала дорогу на Кёнигсберг.
Но Самсонова все-таки разбудили: со своей штабной свитой к Самсонову впервые за всю начавшуюся кампанию пожаловал правофланговый сосед по наступлению в Восточной Пруссии генерал Ренненкампф.
Александр Васильевич нехотя сбросил ноги с дивана, встряхнулся, приходя в себя. Хмуро бросил поручику Лузгину:
– Проси, Николай Иванович, эту Желтую опасность!
(Желтой опасностью Самсонов прозвал Павла Карловича после боев с японцами под Мукденом). Реннекампф не вошел – колобком вкатился в помещение штаба Второй армии. Коротенькие ножки двигались карикатурно смешно, с трудом неся на себе грузное, расплывшееся тело.
– Фурор, Александр Васильевич! Полный фурор наделал наш прорыв! – закудахтал с порога Павел Карлович. – Берлинские газеты вопят, что Гумбиннен – это начало конца Германии.
Самсонов, с трудом подавляя зевоту, думал о своём. Этот жирный боров, конечно, не забыл ту пощечину на перроне вокзала…Он улыбается, тянет руку для рукопожатия – а за душой камень.
– Оставь, Павел Карлович, победные реляции, – посоветовал Самсонов Ренненкампфу. – Скажи лучше, почему ваш левый фланг никак не соединится с моим правым? Кажется, вы намеренно отклоняетесь от намеченной диспозиции.
– Позвольте-с! – взмахнул пухлыми ручками Ренненкампф. – Директива утверждена генштабом. Это вы, дорогой Александр Васильевич, своевольничаете, нарушаете утвержденную генштабом дислокацию войск.
Самсонов перебил:
– Военная тактика – не догма. Воевать с немцем нужно умно, просчитывая все плодотворные дебюты. Как в шахматах. Если не сожмем клещи, германец утопит нас в этих проклятых болотах, где, как уверяют меня мои солдаты, оборотень живёт. Огромный чёрный пёс, пожирающий жирных русских генералов.
– Не утопят, не утопят, – скороговоркой ответил Ренненкампф. – Не позволим. Наша общая дирекция – вперед, на Кёнегсберг! Сам Сухомлинов благословил.
– Э-э, Павел Карлович!.. Не нужно театральных эффектов. Немцы не спросят благословения. А за ошибки наши – строго взыщут.
Командующий Второй армией чувствовал: приближается астматический приступ. Он с мольбой посмотрел на меня. И я прочёл в его взгляде: сделайте, ради Бога, что-нибудь, чтобы этот боров не заметил мою слабость.
Александр Васильевич закашлялся, расстегнул верхнюю пуговицу мундира. Николай Иванович поспешно налил воды из графина, я накапал туда микстуры. Самсонов выпил лекарство, с минуту пшикал в открытый рот ингалятором.
– Простите, генерал, что-то в горле запершило, – приходя в себя после приступа астмы, проговорил Александр Васильевич. – О чем это я? Ах да… Вы же прекрасно знаете, что сегодняшняя ваша победа может обернуться большой бедой завтра. Моя армия катастрофически оторвалась от вашей. Немцы вот-вот начнут отсекать мои фланговые корпуса! Гинденбург с Людендорфом не спят. Они же видят вашу непостижимую неподвижность на правом фланге. Чего вы ждете, генерал?
В разговор тактично вмешался полковник генштаба Анненков, сопровождавший Ренненкампфа. Он поправил на носу пенсне в золотой оправе, откашлялся, как при докладе в ставке.
– Под Млавой – страшная пробка. Узкая колея немецких железных дорог не смогла принять расширенные оси русских вагонов… Так что боеприпасы, к сожалению, застряли.
– А о чем ставка раньше думала? – взорвался Самсонов. – Или, простите, это была военная тайна германцев?
В коридорчике особняка, где расположился штаб армии Самсонова, послышался какой-то шум борьбы, грубая ругань казаков.
– Что там еще?.. – опускаясь на диван, вяло спросил Александр Васильевич.
– Конвойные казаки доставили мародера, – доложил Николай Иванович. – По портянкам определили.
– Как это – по портянкам? – удивился Самсонов.
–Бархатные они у него оказались, – засмеялся адъютант. – Срезал гардины в прусском замке.
– А еще что за ним?
В разговор вмешался Павел Карлович. Он встал на сторону обескураженного арестом рядового.
– Люди давно без отдыха, сказал Ренненкампф. – Пусть потешатся. Думаю, взятый нами город – это правило всех войн – нужно на три дня отдать армии.
– Кто?
– Что – кто? – не понял Ренненкампф.
– Кто эти правила выдумал? Военный министр? Или вы, Павел Карлович?.. А может, Мамай, когда Русь жёг?
Самсонов стушевался.
– Это закон войны, – возразил Павел Карлович, вытирая вспотевшую лысину платком. – Пусть возьмут контрибуцию.
Но Самсонов, казалось, не слышал доводы Ренненкампфа. Он обратился к Лузгину:
– А вы? – обратился он ко мне. – Вот вы, Фока Лукич, обрусевший немец, соплеменник врагов по крови… Как вы, интересно, относитесь к подобному варварству? Ведь древние, да и нынешние германцы, наверное, не прочь были три дня насиловать и грабить побежденных.
– Считаю, что это позором для любой армии, Александр Васильевич, – ответил я.
Он торжествующе посмотрел на Павла Карловича.
– Вот, устами моего лечащего доктора говорит истина!
И тут же резко повернулся к Лузгину.
– Значит, уже есть пойманные мародеры? – сощурился он.
– Есть, Александр Васильевич, – ответил адъютант. – Я же говорю: по бархатным портянкам определил казачий патруль. Главный патруля унтер-офицер Павел Земляков.
– Заводи!
Строевым шагом в комнату вошёл красавец-драгун, молодой унтер-офицер. Был он несколько сконфужен таким вниманием командующего.
– Откуда, молодец?
– Первый Житомирский драгунский полк, ваше превосходительство!
– Откуда родом, спрашиваю.
– Из-под Курска. Мартовский посёлок.
– Ну-ну, Мартовский посёлок, – протянул Самсонов, невольно любуясь выправкой унтер-офицера. – А где взятый тобой мародёр?
– Уткин! – повернулся Земляков к товарищу. – Заводи мародёра с поличным!
Глядя в пол, изображая полное смирение судьбе на давно небритой роже, в штабное помещение боязливо ступил рядовой Карагодин. В руках он держал два куска синей бархатной ткани.
– Где взял бархатные портяночки? Не жмут? – спросил генерал.
– Негоже добру пропадать, – хмуро пробасил Петруха.
– Расстрелять, – тихо приказал Александр Васильевич. – Мой приказ одинаков для всех. И для портяночников. Мародер есть мародер.
– Слушаюсь, – ответил Лузгин.
Генерал, приняв из моих рук лекарство, снова наклонился над картой.
– Чего ждем? – не оборачиваясь к адъютанту, кисло спросил Александр Васильевич.
– Кто расстреливать будет, господин Генерал? – поинтересовался поручик. – Комендантский полк задействован на хозяйственных работах.
– Из какой роты солдат?
– Третья рота сто шестнадцатого полка.
– Вот пусть ротный и расстреляет. Сам. Он воспитал такого солдата. Ему и кашу расхлебывать. В другой раз будет знать, что и с командира за мародерство взыщется.
И Александр Васильевич, погладив лакированную крышку пианино, неожиданно замурлыкал себе под нос, сочинённый им романс:
– Не расцвел – и отцвел
В утре пасмурных дней.
***
Зарядили бесконечные августовские дожди. Поручик Горин писал письмо в Ялту, куда добровольно уехала работать сестрой милосердия в один из тыловых госпиталей для нижних чинов
