Когда их мягкие шаги замерли в ночи, Шацуба заговорила с Рори:
— Теперь, если мой господин встанет… — Она поднялась и разъединила одежды Рори так, что они упали к его ногам.
Теперь, когда он предстал пред ней в голом виде, казалось, она была поражена конвульсиями страха, глаза ее расширились, губы задрожали, и она сделала шаг назад, чтобы стать перед ним на колени.
— Простите меня, мой господин. Я никогда раньше не видела мужчины. Это правда, потому что мы всегда практиковались на деревянных куклах. А сейчас я боюсь. Я так мала, чтобы приютить такое величие. Я трепещу, мой господин.
Рори опустил руку, чтобы подбодрить ее, но она не смела глаз поднять, чтобы взглянуть на него. Взгляд его пересек шатер и упал туда, где Баба принимал такую же помощь, и Рори услышал, как девушка у ног Бабы повторяла те же самые слова, и тут он понял, что произносились они исключительно для того, чтобы он возгордился собственной мужественностью. Рори легонько похлопал ее по плечу, и она подняла голову, улыбаясь ему.
Полотенцем, смоченным в ароматизированной воде, она стерла пот с его тела, а другим полотенцем вытерла, и по всплескам воды в другом конце шатра Рори понял, что Баба подвергался такой же процедуре. Когда Шацуба вытерла Рори, она налила на ладонь сладко пахнущего масла из фляги и жестом предложила ему лечь на диван, после чего втерла масло ему в кожу, массируя все тело пальцами, расслабляя все его мускулы до тех пор, пока в них не осталось ни усталости, ни напряжения. Рори чувствовал себя освобожденным от телесной оболочки, как будто все его тело куда-то делось, оставив только пульсирующее облако, которое, казалось, и составляло теперь все его существо. Тут она не поленилась смазать его другим маслом, таким драгоценным, что она нанесла на пальцы лишь несколько капель. У Рори появилось ощущение жжения от ядовитого укуса, отчего он на мгновение почувствовал себя очень неважно, но потом ощущение прошло, и он ощутил новый прилив сил, еще более поразительный, чем ранее.
Дотянувшись рукой до серебряного кувшинчика на табурете рядом с диваном, Шацуба налила напиток в фарфоровую чашечку и подавала ее Рори.
— Вот, мой господин, возьми и выпей это, — улыбнулась она ему, и в глазах ее отразились искорки света под длинными ресницами. — Это нектар, который пьют в раю, — голос ее упал до шепота. — После одного глотка мужчина может удовлетворить каждую из своих сорока гурий за одну ночь, и у него еще останутся силы и желание удовлетворить их всех снова.
Рори взял чашку и выпил. Напиток отдавал заплесневелыми лепестками роз и оставил горько-сладкий привкус во рту. Когда он отдал ей чашку, она набила длинную тонкую трубку гашишем и дала ее Рори, подцепив щипцами уголек из жаровни, чтобы прикурить. Он заметил, что Баба уже выпил предложенную ему порцию, напитка и теперь курил трубку. Он обратился к Рори:
— Сегодня ночью, брат мой, у тебя будет выносливость жеребца, и она тебе понадобится. Напиток, который представляет собой эссенцию морских улиток из Китая, зажжет всепоглощающий огонь в твоей крови, но гашиш не даст огню пожрать тебя, а заставит его тлеть всю ночь. Ты сможешь получить больше наслаждения и в течение более длительного времени.
— Мне совершенно не нужна эссенция морских улиток для подготовки, — рассмеялся Рори.
— Не сомневаюсь в этом, и глаза мои убеждают меня в твоих возможностях, но человек с колчаном, полным стрел, лучше подготовлен, чем человек только с одной стрелой, которой исчерпает все свое вооружение всего за один выстрел. Сегодня ночью у тебя будет полный колчан, — в свою очередь рассмеялся Баба. — А теперь… огни, Метук.
— Баба легонько подтолкнул ногой свою девушку, и она погасила лампы. Теперь только бледный свет луны проникал через откинутый полог шатра, оставляя Бабу и Метук в темноте, но высвечивая жемчужно-белый силуэт тела Рори. Ты мой самый первый мужчина, господин, и первый белый человек, которого я вижу. Правда, я испугалась, когда впервые увидела тебя во всем великолепии, но теперь я уже не боюсь. Меня готовили как раз для тебя. Я смогла принять самую большую деревянную чурку старухи Мириам. Девушки называли ее Кат, и мы все страшились ее из-за боли, которую, мы знали, она причиняла, когда нас сажали на нее. Сейчас воспоминание о той боли радует меня, потому что я смогу доставить тебе большое удовольствие.
— Удовольствие, которого я жажду, малышка.
— Ты не разочаруешься, мой господин, а я постараюсь не кричать.
Это была ночь непревзойденного мастерства, которого никогда раньше не знал Рори. Оно было настолько далеко от его неуклюжих действий с шотландскими Мэри под кустами, насколько ночь далека ото дня. Никогда еще не достигал он подобных; высот, и никогда еще не оставался он так долго в состоянии экстаза, такого острого, что становилось просто невыносимо, и Рори взвизгивал пронзительно, умоляя о пощаде. Шацуба играла с ним, как играют на музыкальном инструменте, находя аккорды ощущений, которые истощали его тело и одновременно успокаивали его. Артистизм обеих девушек был результатом долгого и нелегкого обучения, и при этом они обладали непосредственностью, которая, в сочетании с криками при первом проникновении, убедила Рори, что это действительно было их первым познанием мужчины. Всякий раз, когда Шацуба, а может быть, Метук, потому что они постоянно менялись, возносила его на безветренное плато, где ему не хватало воздуха и он чувствовал, что вот-вот разорвется на бесчисленные кусочки, их мастерство успокаивало его, и он проваливался на короткое время в пустоту, которая давала ему возможность отдышаться и подготовиться к восхождению на новые вершины. На его теле не осталось ни точки, которая бы не реагировала на ласки Шацубы. Ее трепещущий язычок исследовал самые укромные места его тела, заставляя его стонать и метаться по дивану. Она была настоящая женщина и сделала из него настоящего мужчину. Слова ее окружали его божественным ореолом. Рори вспомнил картинку, которую видел в одной из старых книг Джейми, изображавшую Колосса Родосского, и был уверен, что в тот момент он сам возвышался над всеми мужчинами, достигая такой высоты, что корабли могли бы спокойно проплыть под ним, даже не задев его.
Она восторгалась его дарованиями, льстила ему трепетанием своего тела, воркованием и восклицаниями, имитирующими боль, шептала, что ни одна женщина не в состоянии принять его без остатка и что внушающий страх Кат в школе старухи Мириам был ничто в сравнении с ним. Он разрывал ее на части, кричала и рыдала она, несмотря на то, что не отпускала его ни на секунду. Ее мольбы о пощаде возымели на него действие, он сжалился над ней и умерил свое неистовство, но она не отставала, принуждая его к еще более решительным действиям и в то же время постоянно протестуя, чтобы он по-настоящему поверил в то, что он — ее господин. Когда она позволяла ему перевести дыхание, он вдруг на мгновение ощущал, что рядом никого нет, как тут же она снова появлялась, а может быть, это была уже Метук, наверняка он не знал. И опять искры огня превращались в яркое пламя, которое никогда не гасло.
