На следующее утро Рори и Тим решили прогуляться за пределы лагеря, чтобы оправиться в кустах. Тут они наткнулись на конусообразную земляную насыпь в рост человека, на которой был распят мертвый крумен. Труп его представлял поблескивающее месиво из лоснящихся черных муравьев, которые уже объели ему ноги так, что виднелись белые кости.
К середине дня они достигли саванны с высокой травой, где росли фантастического вида деревья — баобабы. Огромные цилиндрические стволы казались слишком большими по сравнению с тощими ветками, создавалось впечатление, будто их выдернули из земли, закопали ветвями вниз, а корни оставили снаружи. После буйства зелени вдоль реки саванна выглядела прозрачной и светлой. Стайки великолепных бабочек отражали свет вокруг низких цветущих кустов, и даже легкий ветерок обдувал теперь лица. Под сенью деревьев оказалось множество шатров, большего размера и более искусных, чем те, что были у Бабы в замке Ринктум. Около сотни мужчин разных оттенков кожи, от светло-кремового до черного, как эбонит, ждали караван на песчаной отмели, куда пристали каноэ. Их громкие крики приветствия, перемежающиеся залпами из длинноствольных мушкетов, заставили плясать и ржать лошадей на привязи. Каноэ подвезли караван как можно ближе к отмели, и угодливые руки подняли Бабу и опустили на берег, а после его приказания проделали то же самое с Рори. Теперь с каноэ было покончено, и вид лошадей снова заставил Рори беспокоиться о Тиме. Лежа, вытянувшись во весь рост на дне каноэ, Тим сносно переносил путешествие, но Рори боялся, что с верховой ездой все будет совсем иначе, потому что он был уверен, что Тим не имел даже малейшего представления о лошади.
Баба подождал, когда Рори высадят на берег, и повел его в палаточный городок.
— Что ж, брат мой, здесь ты можешь иметь собственный шатер и тебе не надо будет пользоваться моим. — Баба указал на черный шатер, чуть меньше того, на котором развевался флаг. Но в его словах Рори уловил скорбные нотки, и выражение лица шанго стало грустным.
— Полагаю, одному тебе будет удобнее. — Рори тоже почувствовал грусть при расставании с Бабой. Ему доставляло удовольствие жить с принцем в одном шатре, и Рори вынужден был признаться, что даже Альмера доставляла ему больше удовольствия, когда он слышал сладострастные стоны Бабы, наслаждавшегося собственной женщиной.
— Мне это будет не в радость, брат мой. Так будет удобнее тебе. Что до меня, то мне всегда приятно твое присутствие. Мое наслаждение лишь усиливается, когда я слышу твои тихие стоны счастья. Когда я слышу твои учащенные вздохи и нежные стоны Альмеры, блаженство мое возрастает от мысли, что ты тоже счастлив. Да, теперь мне будет одиноко в моем шатре, несмотря на то что я смогу выбирать из четырех рабынь вместо двух.
— И мне будет одиноко, Баба, потому что, если ты получал удовольствие от моих звуков, я наслаждался твоими. Я тоже чувствую себя счастливым рядом с тобой. Ты единственный, кто связывает меня с Африкой и ее странной жизнью. Иногда она пугает меня, но когда ты рядом, у меня появляется уверенность. Настанет время, и мы расстанемся. Я пойду своей дорогой, а ты — своей. Когда наступит этот день, нам будет не хватать друг друга. Так что, если ты не будешь настаивать, чтобы меня выгнали вон, я предпочел бы остаться с тобой.
— Слава Аллаху! Ты действительно говоришь правду? А не просто хочешь казаться вежливым?
— Я говорю правду, Баба.
Баба покачал головой.
— Мне трудно поверить твоим словам, хотя я знаю, что они искренни. Я много раз сталкивался с белыми людьми, и хотя на словах они оказывают мне уважение, называют меня «ваше высочество», салютуют из ружей при моем появлении, выбирают для меня подарки, которые, по их мнению, могут привести меня в восторг, и даже сидят со мной за одним столом, я все время чувствую, Рори, что они обо мне думают.
— И что же они думают, Баба?
— Они думают, что вот сидит черный парень, который воображает из себя что-то особенное. Ну что ж, посмеемся над ним, и пусть думает так, если хочет. Мы-то знаем, что он грязный негритос, но, пока у него есть то, что нужно нам, будем делать вид, что он важная персона. Мы будем говорить ему «селям» и относиться к нему как к равному. Дадим ему несколько ярдов манчестерского хлопка, выкрашенного в яркие цвета, потому что именно это нравится черномазым. Мы завалим его дешевыми железными кастрюлями и немецкими зеркальцами. Мы дадим ему бусы из стекляруса для волос и медное кольцо для носа. Мы умаслим его мишурными драгоценностями и старыми обносками. Потом мы за говорим ему зубы и разрешим сидеть рядом с нами, но все время мы будем знать, что мы лучше его, потому что у нас кожа белая, а у него темная. Вот, что они думают, Рори, и я ненавижу их за это. Наверно, я и тебя бы ненавидел, если бы твое имя не было таким же, как у меня, и если бы древние боги Африки не предсказали твое появление.
Рори вытянул свою руку вдоль руки Бабы, сравнивая их.
— Вот две руки, Баба, — медленно проговорил он. — На каждой по пять пальцев, и на каждом пальце есть ноготь. Одни и те же мышцы и сухожилия управляют ими. Обе эти руки сильны, когда берутся за меч, но нежны, когда гладят мягкую кожу женщины. Эти руки могут управлять лошадью, могут завязать узел, могут стрелять из ружья, могут открывать самые тайные места на теле женщины. Я вижу только одно отличие между ними. Их цвет? — Глаза Бабы сравнивали его руку с рукой Рори.
— Да, цвет. Кожа у моей руки белая, а у твоей черная. Кто же может сказать, что красивее: статуя из мрамора или из бронзы? Древние греки высекали свои статуи из белого мрамора, но они же отливали их из черной бронзы, и обе статуи были одинаково прекрасны. Поэтому я не вижу, чем коричневая рука уступает белой, точно так же как рука из бронзы — руке из мрамора. Обе они — руки человека. Так что, мой господин Саакс, давай поступим так, как это делают у меня на родине. Гляди, моя рука тянется к твоей и сжимает ее. Я жму твою руку, а ты в ответ жмешь мою. — Рори взял руку Бабы в свою и крепко пожал ее. — Это старая традиция, никто не знает, как она возникла, но когда один человек пожимает руку другому — это знак доброй воли. Рукопожатие может также быть клятвой в верной дружбе. Оно может означать беспредельное доверие. Не белая рука пожимает черную, Баба, а моя рука жмет твою.
Рука Бабы сжала руку Рори.
— Благодарю тебя, брат мой.
К своему удивлению, Рори увидел слезы в глазах Бабы.
— Проклятая мошкара, — вытер глаза Баба, — так и лезет в глаза.
Когда, как обычно, они были готовы лечь в постель, появилась Альмера, чтобы прислуживать Рори этой первой ночью в лагере каравана, за ней вошли еще две девушки вместе с Заей, мавританской рабыней Бабы. Обе новые девушки были черны, как отполированный агат, но все равно не могло быть никакого сравнения между этими двумя экзотическими орхидеями джунглей и обыкновенными бритоголовыми бабами, которых Рори видел, путешествуя по реке. Эти новые девушки были с гладкими боками и овальными животами, с высокими грудями, соски которых, накрашенные киноварью, были похожи на бутоны странных паразитических цветов, питающихся человеческой кровью. Лица имели скорее хамитские черты, чем негроидные: тонкие носы и четко очерченные, но не полные, губы были чувственно влажными и манящими. Их головы с коротко остриженными волосами, похожими на черный велюр, не имели ничего общего с копнами черных перчинок, которые видел Рори. Несмотря на то, что девушки были черного цвета, иссиня-черного цвета самой темной Африки, конечности их сияли, как начищенные стволы ружей, ловя и отражая пляшущие языки ламп при каждом их движении. Обе они источали запах сандалового дерева и мускуса, а в нарочитой грации их движений было что-то такое, что напомнило Рори о великолепных арабских лошадях, которых он видел, когда они приставали к берегу. Обе девушки были обнажены, за исключением замысловато переплетенных гирлянд разноцветного бисера вокруг бедер, а их ноги и ягодицы были расписаны киноварью и белыми арабесками. Они молча шли за Альмерой и Заей плавной походкой, как будто ноги их не касались земли.
