— Подожди меня здесь. Не выходи и не делай глупостей. Я постараюсь отсутствовать недолго.
Я снова вышел в пропахший дымом туман. Ржали и похрустывали кормом лошади, кто-то перекликался. Я нашел Мишеля, устраивавшего и чистившего Ганелона, уже хрумкающего овсом, и объяснил, что мне нужно. Мишель посмотрел на меня недоверчиво большими глазами и выразил решительное неудовольствие тем, что я не сменил отсыревшую одежду. Я оставил его и направился на поиски капитана, но в его палатке его не оказалось, поспрашивав, я выяснил, что, похоже, он отправился искать меня, и быстро вернулся к себе, опасаясь, как бы он не вошел внутрь. Я увидел его уже у самого входа и поспешно окликнул.
— Капитан!
Он обернулся, и дружески кивнув, пошел мне навстречу.
— Вы нашли его, Шарди?
— Да, — ответил я. — Там, где его сбили с коня. Он мертв. Его уже должны были доставить. Я немного задержался, возвращаясь.
— Да, должно быть, уже… — предположил он. — Я отлучался. — Он вдруг беспокойно провел рукой по стоявшим по такой сырости дыбом волосам. — Жаль, мы потеряли еще одного корнета, — он переступил на месте и пристально посмотрел на меня. — Вы сказали, что задержались. Тут принесли тело Конде… Вы его видели? Ну да, разумеется, вы его видели… Ведь это вы велели немедленно его доставить. Я знаю, знаю… мне сказали, — Он глубоко, будто с трудом, вздохнул, замолчал, и замолчал надолго.
— Я понимаю, что вы чувствуете, — сказал я негромко, через некоторое время. — Или думаю, что понимаю.
— Мы расстались врагами, — сказал он отрывисто и снова замолк.
— С мертвыми нам уже не нужно воевать, — сказал я мягко.
Он медленно кивнул и затрудненно перевел дух.
— Я еще что-то слышал про какого-то адъютанта, — заметил он довольно небрежно.
Вот оно. Нервы против воли натянулись звенящей тетивой.
— Прошу прощенья, мне очень неловко, он был очень несговорчив, — я знал, что мой голос не выражает ничего, даже смущения. Ведь так оно и должно было быть, будь все всерьез.
Капитан посмотрел на меня, прищурившись.
— Вы убили его?
— У меня не было другого выхода.
— Он напал на вас?
— Попытался.
Не думал, что он будет смотреть так пронизывающе.
— Что ж, — проговорил он наконец. — Ведь с мертвыми нам уже не нужно воевать…
— Да… — Я вдруг почувствовал себя неловко, будто и впрямь сделал то, о чем говорил.
— Шарди?
Я обернулся.
— Я понимаю ваши чувства, — сказал он негромко. — Или думаю, что понимаю. — Он посмотрел так, будто мы были заговорщиками. — Представить не могу, чтобы вы с кем-то враждовали настолько, чтобы желали убить исподтишка. Но темным людям это даже понравится. Пусть думают, что хотят. Но будьте осторожны.
Он едва заметно улыбнулся, вздернул голову, и удалился легким шагом.
Я перевел дух и немного постоял на месте, не в силах сразу сдвинуться. Он не должен был догадаться. Но догадался. Хорошо еще, что он на моей стороне. Или, потому он и догадался — что был на моей стороне? Что ж, ладно… Придя в себя, я отправился проверить лагерь и, покончив со всеми делами, вернулся в палатку. Мишель поил Огюста горячим вином с пряностями. Осталось кое-что и на мою долю.
— Все готово? — спросил я Мишеля и тот кивнул, в его глазах, чуть заметный, горел огонек азарта как у тихого чертенка.
— Выедем, как только лагерь слегка успокоится, — сказал я Огюсту. Тот промолчал, лишь как-то печально на меня посмотрев.
— Мне кажется, — сказал он вдруг, — будто мы снова во что-то играем.
— Не самое плохое было время, — я слегка улыбнулся.
— Но оно прошло. Как ты можешь быть здесь? Среди этих людей? Ваша фарисейская вера ложна, — голос Огюста не становился громче, но становился все напряженней.
— Вера? Какая разница — многие из нас вовсе ни во что не верят, ни на одной стороне, ни на другой.
— Может, у нас бы ты обрел веру?
Я только фыркнул.
— Вот это уже и есть игра, Огюст. Я всего лишь на своем месте и не хочу ничего менять. Как и ты, верно? А если задуматься… но лучше не стоит. Вера — личное дело каждого, но есть и многое другое — мир, благополучие, процветание, разве мы все сражаемся за что-то другое? — Может, я покривил душой? Были ведь еще мысли — о славе, доблести. Но их и так уже хватало «с лихвой» — со всем прочим, что к этому можно приложить, даже если не очень хотелось прикладывать.
— За правду, — сказал Огюст.
— И за то, чтобы закончить спор.
— И неважно, в чью пользу?
— В пользу здравого смысла, страны, обычных людей. Это выше всех измышлений.
— Ты кривишь душой. Может, тебе больше нравится оставаться на стороне, которая побеждает? Это будет честнее.
Я отпил почти остывшего вина и, прищурившись, посмотрел на Огюста. Может, он полагал, что этим облегчит мне жизнь и совесть, если я его все-таки выдам.
— Не дождешься, Огюст. Не дождешься.
Я подал знак Мишелю, он тихо вышел и вскоре вернулся, мы обменялись кивками.
— Пора, — сказал я Огюсту. Мы набросили на него мой длинный зимний плащ, хотя и так — кому тут догадываться, кто это? Но просто — на всякий случай, да и ночь обещала быть на редкость стылой. Мишель подвел Ганелона и одного из коней, потерявшего сегодня своего всадника, в его седельных кобурах покоились заряженные пистолеты, и мы двинулись к огонькам, обозначавшим посты, оставляя лагерь, в котором мало кто спал — одни праздновали победу, другие оплакивали погибших друзей, третьи стенали в походном лазарете. По полю бродили с факелами похоронные команды. Мы проехали там, где солдаты в караулах настолько хорошо меня знали, что даже не спросили, зачем я выезжаю — мало ли, с каким я еду поручением, бывало всякое, мы спокойно проехали мимо и углубились во тьму.
— Ты знаешь, куда дальше? — спросил я, мне показалось, что прошел уже час, как мы отъехали, но должно быть, меньше. Холод наползал собачий. Если я вскоре не разверну коня, то чего доброго, заблужусь и попаду совсем не к своим.
— Не пропаду, — сказал Огюст. — Ты действительно это сделал.
— Это что же, так странно?
— Это было опасно.
— Берегись, приятель, это уже оскорбление!
Огюст тихо усмехнулся в темноте, в ответ на насмешку в моем голосе.
— Прощай, — сказал он. — Удачного тебе возвращения.
— И тебе.
Легкий цокот подков унес его куда-то во тьму. Я постоял немного, прислушиваясь, и наконец повернул волнующегося коня — ночь была полна звуков, от которых холодела кровь, но я чувствовал себя выше этой ночи. Хотелось лишь думать, что все было не зря и Огюст доберется благополучно. Наверное, это тоже была война, но другая, победы в которой все-таки что-то значили перед небесами. Ночь была беззвездной, но мне казалось, я чувствовал пробивающуюся сквозь облака сияющую паутину, точно знал, что она там была.
