— А все-таки это было чертовски легкомысленно! — воскликнул Огюст, покачивая в руке бокал с вином. Но глаза у него заблестели и в лице появились какие-то краски — вернуться даже в такое прошлое было совсем неплохо. — Понятия не имею, как ты тогда добрался!
— Честно говоря, сам не помню, — засмеялся я, рассеянно потерев шрам на левом виске, и уклонившись от все же излишних дальнейших воспоминаний. — Но повезло, добрался почти без приключений, и даже собственные часовые почему-то не пристрелили.
— Это бывает, — со знанием дела кивнул Огюст.
— Но ведь поблизости был я! — самодовольно воскликнул Пуаре.
— И Мишель, — добавил я, припомнив, как мой верный слуга был бледен до зелени, и как рад оттого, что ему не придется везти дурные вести в родную Шампань. А уж как я был рад, оттого, что он отлично разбирался в тех вещах, в которых разбирался…
— Но если подумать, — покачал головой Огюст, — средь бела дня — это не то, что ночью и в тумане. Что-то плохо мы тогда подумали…
— Да нет, не плохо. Просто как иначе? Где бы мы тогда дожидались темноты и тумана? А лесок был под боком.
— Набитый народом под завязку… Я только потом это как следует понял.
— Но никто ведь не мог быть в точности ни в чем уверен. Свои, не свои… Так что, ничего особенного. Порой вообще вредно много думать.!
— «Так погибают замыслы с размахом…» — начал было Готье, но резко остановился и закашлялся.
— Как это верно! — сказал Пуаре, и Огюст тут же впился в него взглядом, по расхожему выражению, будто коршун в свою добычу, но Пуаре не смотрел на Готье и откликнулся не на его очередную попытку вслух процитировать Шекспира. — Если вдуматься, то все начинает смотреться как-то до крайности паршиво. И знаете ли… — Пуаре вздохнул. — На войне, оно все ж как-то бывает честнее.
— Как это верно!.. — эхом повторил Огюст, побледневший в освещенной свечами комнате почти до призрачности.
— Да непохоже! — негромко, но яростно сказал Рауль. — Когда мы шли по вашим следам, нас с души воротило от того, что мы повсюду находили.
Огюст резко ударил кулаком по подлокотнику кресла:
— А когда мы по вашим — думаешь, мы шли по цветам?!
— Перестаньте, — окликнул я предупреждающе. — Рауль.
Рауль слегка изумленно вздернул бровь.
— Все в прошлом, — сказал я с нажимом. И я имел в виду не только войну. Взгляд Рауля снова стал отрешенным, а Готье, напротив, нетерпеливо заерзал в кресле. Пуаре поглядел на нас немного озадаченно.
— Боюсь, что нет… — сказал он. — Скорей бы кончились эти праздники, а то как бы не стало хуже…
— Станет!.. — воскликнул Огюст. — Непременно станет!
— Давайте не будем о печальном, — тревожно попросил Готье.
Рауль усмехнулся, посмотрел на пустой бокал, задумчиво покосился на бутылку, стоявшую рядом на полу, приподнял ее двумя пальцами, так что стало ясно, что она тоже пуста, поглядел на следующую, но передумал. И эти его взгляды меня насторожили, хотя, возможно, он выпил не больше моего. Рауль почти никак не отличался от себя обычного — но в том-то и сложность, он всегда казался на вид трезвым как стеклышко, даже когда таковым вовсе не был.
— Все эти ужасы вообще никогда не умирают, — произнес Рауль мрачно. — От каждого из них остается след, тени, что вечно блуждают на местах преступлений. Иногда их там целые толпы и они на самом деле могут вредить живым, украсть покой, жизнь или душу, — Рауль угрюмо сделал нажим на последнем слове. — Эти тени иногда отравляют воздух хуже, чем зловонные болотные пары. — Рауль пристально глядя в угол, чуть махнул рукой, будто отгонял кого-то невидимого.
Огюст покрутил в руках пустой бокал и прищурился. Пуаре вдруг спохватился, поднял ближайшую бутылку и налил Огюсту еще вина, пустой бокал Рауля он обошел вниманием, вернув бутылку на место. Готье поставил свой бокал на пол рядом с креслом и сложил ладони домиком, вроде бы рассеянно, но на самом деле готовый немедленно вмешаться, если вдруг что-то выйдет из-под контроля. Под маской добродушного безразличия он превратился в туго свернутую пружину.
— Однажды мы разбили лагерь в одном очень красивом местечке, где-то под Орлеаном, — продолжал Рауль. — Прекрасный лес, полный самой разной дичью, тучные плодородные земли, но на много миль вокруг там не было никакого жилья и землю никто не возделывал. Прямо зачарованное царство. А через малое время все почувствовали какой-то мистический ужас. Многие потом признавались, что их преследовало чувство, будто кто-то постоянно смотрит им в спину, кто-то злобный. Отойдя от лагеря всего на несколько шагов, солдаты, эти головорезы и висельники, чувствовали страх, от которого им хотелось кричать и бежать прочь, не разбирая дороги. Несколько человек пропали там без вести, их так и не нашли.
«Дезертиры», — подумал я, мысленно пожав плечами, но промолчал, тем более что не так уж я и был в этом уверен.
— Нам тогда, конечно, было не до суеверий и вообще не до чего после долгого перехода, так что мы остались в том месте на ночь. К вечеру пал густой холодный туман, все выстыло, будто в склепе. Мне не спалось в ту ночь, было неспокойно и все казалось — кто-то зовет меня неведомо куда. Даже не знаю зачем, я встал и вышел из палатки на свежий воздух. А там, оказалось, были люди — множество людей — и все шли мимо, абсолютно молчаливой толпой. Я хотел было спросить, что все это значит, но мой язык будто примерз к небу. Они шли — темные и непрозрачные как живые, но трава не пригибалась под ними. Моя палатка стояла на краю лагеря и мне были видны часовые, сидящие без движения и словно окаменевшие, погруженные в магический сон. Я был единственным живым в этом царстве призраков. Я понял это, и у меня волосы встали дыбом… Я сам был наполовину мертвецом. Они проходили мимо — и от них веяло страшным холодом. Фигура, похожая на женщину, укутанную с ног до головы в черный плащ, прошла совсем рядом. Не думаю, что под капюшоном было хоть что-то, кроме густой тьмы. Протяни я руку хоть на ладонь вперед, я мог бы притронуться к складкам ее плаща, но когда она проходила, меня сковал такой смертельный ужас, что я не мог пошевелиться. Говорят, что мертвецы не дышат. Так вот она — дышала, ее дыхание расходилось вокруг нее волнами могильного холода, ужасного и губительного. Это было дыхание самого мрака и ненависти ко всему живому. Я не видел ее глаз, но чувствовал ее взгляд как ледяной клинок в сердце. Если бы она дотронулась до меня, то просто погасила бы огонь моей жизни как зимний ветер — маленькую свечку. Я знал, она раздумывала, не сделать ли ей это, но все-таки, она прошла мимо. Она была не бледным привидением, я долго смотрел на нее, пока она не растворилась в тумане, плотный и молчаливый призрак зла, которое преследовало ее в жизни, быть может, и после смерти она не была похоронена по-христиански. И теперь вечно бродит по этим проклятым землям, ища чего-то или кого-то. Когда оцепенение прошло, я бросился в свою палатку и всю ночь просидел, не сомкнув глаз, с горящей лампой, как ребенок, боящийся темноты. А они до утра проходили мимо.
