Вера Космолинская - Коронованный лев

— И разумеется, в той палатке, что мы предполагали, Этьена не было, хорошо, что там вообще никого не было, — продолжил я. — Но все затягивалось. Мы выскочили и попробовали ткнуться еще в пару палаток наугад, и даже с парой человек столкнулись, но посреди паники никто не пострадал.

— Зато мы нашли Этьена, — снова подхватил Теодор, — оказывается, его вывели на воздух, угрожая расстрелять, если он не нарисует им план всего нашего лагеря, но как раз тут грохнул наш выстрел, все смешалось, Этьен сам умудрился сбежать из-под стражи и вовремя попал прямо в наши объятья. Не мудрствуя лукаво, мы схватили пару мечущихся по лагерю оседланных лошадок — не оседланных-то еще поди поймай, и впятером на этих двух рванули в темноту! Ну, сами понимаете, кто-то сверху, а кто и просто за стремя — так, для скорости…

— Кто-то, — смешливо хрюкнул Готье, — знаю я этих кого-то, это были мы с Раулем, когда бросили пушки.

— Ну, а мы с Этьеном вдвоем на одной, — прибавил я, — мы ж полегче, чем Теодор — по отдельности.

— Возиться было некогда, искать других, — сказал Теодор, — мы ведь уже время потеряли. А за нами долго еще раздавались крики и выстрелы, но похоже, не в нашу сторону, в лагере все искали нападавших, хотя их давно не было, и даже пытались отстреливаться, наверное, уже перестреливаясь сами с собой.

— Ну, донеслись мы до ложбинки, — вальяжно махнул рукой Готье, — а там уж вернулись со всеми удобствами.

— А потом, разумеется, нас всех посадили под арест, ну, конечно, кроме Этьена, — вздохнул Пуаре. — Так, на неполных два дня, в конце концов, сам главнокомандующий герцог Анжуйский со смеху покатывался, от этой нашей вылазки…

— Конечно, — фыркнул Готье, — восемнадцать лет было парню, как и вам, что ж не покатываться, тогда как солидные люди ногами топали, да слюной брызгали.

— А несолидные по всему лагерю распевали куплеты про наши подвиги, — добавил Рауль и понизил голос, — признаться честно, некоторые из них были нашего же сочинения.

Огюст расхохотался:

— процитировал он самолично.

— А вот это не наше, — развеселился Пуаре, это придумал сам Генрих Анжуйский.

— У нас было другое, — сказал я, — которое он переделал:

— И много прочего, в том же или ином духе, все вспоминать не стоит.

— Это точно, — подтвердил Готье, и потянувшись, взял отставленную Раулем гитару. — Давайте-ка лучше вспомним что-нибудь повеселее!

Он пару раз ущипнул струны, потом заиграл бурно и весело, Пуаре усмехнулся, закрутил ус и начал первым, мы с Раулем подхватили:

На последнем куплете Рауль, улыбаясь, замолчал, пропев лишь первую строчку. Теодор, глядя на Огюста, почему-то тоже смутился и я допел один:

Готье со смешком дернул ехидно зазвучавшую струну, а Огюст трагически покачал головой.

— Вот грешники! Как вы такие гадости петь можете?

Я пожал плечами.

— Мы это не только петь, но еще и сочинять можем! А разве не смешно?

Огюст посмотрел осуждающе.

— Не смешно.

— Подумаешь, текст! — фыркнул Готье. — Зато музыка-то у меня какая!

Наутро, больше похожее на полдень, я сидел в гостиной за круглым столом и глухо беспокоился. Пуаре ушел по своим делам сравнительно рано, Огюст заперся у себя в комнате, сочиняя какие-то письма — я надеялся, не очень фантастического и опасного содержания. Рауль и Готье отправились нанести несколько ценных визитов, а Диана вызвала запиской на дом каких-то портных, так что они с Изабеллой тоже были заняты делом, а я только раздумывал, пора ли бросаться на поиски и перетряхивать весь город, когда снизу наконец донесся шум и знакомый голос.

Я выскочил на лестницу и оттуда посмотрел на отца с укоризной. Явился он один, усталый, но целый и невредимый, и по его виду трудно было судить, довольный или скучающий, или исходящий сдержанной язвительностью.

— Ну наконец-то! — воскликнул я, с негодованием от облегчения.

Завидев меня, он махнул мне рукой, а затем велел принести нам кувшин кофе в гостиную. Вообще-то, называлась она по тем временам вовсе не гостиной, но нам было удобней называть ее так, как и пить кофе, которому тут тоже было пока не место. Невольно я задумался: что же будет, когда мы его весь выпьем? Отец уже что-то придумал, раз совершенно не пытался беречь запас? А может, его ничуть не угнетала мысль жить таким же образом как прежде, но только после того, как он сможет позволить себе делать то, что хочет сейчас, когда у него есть эта возможность. А потом — будь, что будет, стоит ли печалиться о том, чего нет под рукой? С глаз долой, из сердца вон. По крайней мере, оба этих объяснения были бы лучше того, что слишком надолго он не загадывал просто потому, что не верил ни в какое далекое будущее — более далекое, нежели месяц-другой, а то и меньше.

— Я рад, что с тобой все в порядке, — сказал я довольно сердито, когда он неспешно поднялся по лестнице и посмотрел на меня чуть вприщур, с вопросительным ехидством. Подернутые сединой как инеем темно-медные усы топорщились в легкой усмешке.

— По какому поводу беспокойство? — спокойно полюбопытствовал он, едва заметным кивком снова указав мне на открытую дверь гостиной. Я подчеркнуто церемонно склонил голову, всем видом показав, что пропускаю его вперед, как нам и следует в нашем положении, даже если на нас никто не смотрит.

Он еле слышно усмехнулся и вошел в комнату, прямиком направившись к стулу, на который опустился с отчетливым задумчивым вздохом, грузно опершись о стол локтем. В это мгновение он действительно казался очень уставшим. Он снова поднял взгляд на меня, я прикрыл дверь, подошел и сел напротив, также опершись на инкрустированное полированное дерево.