— И за то, что Земля круглая! — весело вставил Роли.
И мы дружно выпили еще раз за шарообразность Земли, после чего Сидни вспомнил что-то о делах посольских, д’Обинье спохватился, что его давно ждут где-то еще, и мы ненадолго остались втроем с Фонтажем.
— Что-то грядет, — сказал Фонтаж, глядя на нас ясным взором. — То есть, что грядет-то понятно, но грядет что-то еще. Слишком много планов, а кончатся они в лучшем случае ничем. — Мы вздохнули — многие знания умножают скорбь… — Помните, как мы шутили на войне? Лучше сразу сжечь пару деревень, чем потом двадцать.
— Добрые мы все-таки люди… — заметил Рауль.
— Как герцог? — поинтересовался я.
Фонтаж пожал плечами.
— Делает вид, что все замечательно. Как все мы.
Рауль вдруг устремил на меня пристальный взгляд, будто хотел что-то сказать, но позже, с глазу на глаз. Я слегка кивнул ему.
— А вообще, — вяло пробормотал Фонтаж, — не дотянем мы ни до какой Фландрии. А печально. — Он качнул кружкой в сторону двери. — Есть ведь среди них вполне разумные ребята. Жаль, не все. Впрочем, как и наши.
— Закон гармонии, — сказал я. — Чтобы никому не было обидно.
— Бред какой-то, — вздохнул Этьен. — Может, скоро всерьез придется воевать за то, круглая земля или нет. Становится даже как-то не смешно… — он хохотнул. — Хотя нет, это, по крайней мере, было действительно смешно. Да еще с такой забавностью — стравить одних протестантов против других, это тебе удалось на славу.
— Стравить?.. — натянуто переспросил я.
— Разумеется, — усмехнулся Рауль. — Герцог решил то же самое, тем более что я подсказал ему это на ухо…
— Да вы что?..
— Да брось, — вздохнул Рауль. — Неужели мы не знаем, как у тебя порой с досады работают мозги. И все оценили шутку.
— Рауль… — мой голос непроизвольно понизился до угрожающего.
— Брось, — повторил он со спокойной небрежностью. — Я знаю, что ничего плохого ты против этих ребят не замышлял, по крайней мере, не против собственных секундантов. Но согласись, в глубине души тебе это показалось страшно забавным.
— Спасибо, — сказал я с сарказмом. — Я рад. Чудно. Значит, не я один в курсе, какая я скотина. Как же это порой «греет душу»…
— В конце-концов, — усмехнулся Фонтаж, — это сейчас единственный способ подраться по-человечески и выйти сухим из воды.
Он поднял кружку левой рукой — Фонтаж был левшой, и взглянул на меня в упор.
— И ты это сделал.
Рауль тоже поднял кружку — мне показалось, что он смеется, но его глаза горели слишком зловещим и тоскливым огнем.
— Не буду я с вами пить.
— Ты же нашел безопасный способ не только для себя, — примиряюще сказал Рауль. — Никто не пострадал. Разве только достоинство глупости. Но кого это беспокоит? Только не нас. — Это можно было бы принять за пустую болтовню, если бы я не знал, что Раулю есть с чем сравнивать, как и мне. Что мы и делаем теперь ежеминутно. Пока все не случится. Хотя мы прекрасно знаем, что это будет далеко не все…
— Когда мы бываем пьяны, мы бывает чувствительны, — с улыбкой промолвил Фонтаж, хоть мы были еще вовсе и не пьяны. Но мало ли, что именно нас опьяняет.
Что ж, к этому можно было и присоединиться — к тому что никто действительно, пока, не пострадал. И я тоже поднял кружку.
— И за Фландрию, — прибавил Фонтаж. — Черт побери! Я же наполовину фламандец!..
А потом я наконец предложил заглянуть к Мержи и все согласились. Рауль, потому, что знал, в чем дело, а Фонтаж — просто за компанию.
Но на квартире мы моего бывшего капитана не застали и, оставив ему записку, отправились блуждать по «дворцам и казармам». Впрочем, не застали мы его и там и, несмотря на множество встреч, в том числе с Пуаре и с моим преемником — лейтенантом королевских шеволежеров Каррико, отмеченных все теми же, витающими в воздухе, настроениями, день прошел достаточно бестолково. Никто не говорил ни о чем, о чем не говорили бы все. И в этом не было ничего нового, оригинального, чрезмерно настораживающего или приятного.
Наведались мы по дороге и к дому Ранталей, уточнив, что его хозяева все еще не прибыли в Париж. И отчего-то это начинало меня беспокоить.
Наконец, когда уже стемнело, мы распрощались со всеми и отправились домой.
— И так бездарно закончился еще один день, — объявил я.
— Не совсем, — ответил Рауль. — Я говорил сегодня с одним грандом из испанского посольства, — видимо, именно это он и хотел сказать раньше, еще в «Фонарщике», но похоже, это было не к спеху — раз все это время нетерпения он не проявлял, как и желания отозвать меня в сторону и поведать что-то на ухо. — И герцог Гиз говорил с ним тоже.
Я выжидающе посмотрел на Рауля. В конце концов, я помнил версию о том, что Варфоломеевская ночь свершилась благодаря проискам испанской разведки.
— То есть, ты встретил его у него?
— Можно сказать и так, — протянул Рауль уклончиво, созерцая пляшущие невдалеке огоньки факелов.
— Что-то я плохо тебя понимаю.
Рауль помолчал, и было что-то в его молчании одновременно зловещее, дразнящее и почти забавное.
— Знаешь…
— Кажется… — я пристально посмотрел на него. — Ты серьезно?
Он усмехнулся, рассеянно глядя по сторонам.
— Более или менее.
— Потрясающе… Значит, ты сам его привел.
— Это не совсем то, что ты думаешь.
— Признаться, мне все равно, шпионишь ты в пользу Испании или нет. От каких бы то ни было наших привязанностей остались теперь рожки да ножки!
— Я этого не делаю, — сказал он спокойно.
— Ты думаешь, меня это радует? Мне действительно все равно.
Рауль прищурившись, посмотрел на меня испытующе.
— А в каком смысле — все равно?
— В том, что это было бы даже любопытно.
Рауль рассмеялся и немного помолчал.
— Скажем так, просто я во многом им сочувствую. Но все-таки не во всем.
Я кивнул.
— Вполне понятно. Почему бы и нет.
— К тому же, эта политика достаточно оскорбительна…
— Для кого?
— Для королевы…
Я резко остановился.
— А при чем тут королева?..
— Кажется, ты говорил, что от всех наших привязанностей остались рожки да ножки? — проговорил Рауль тихо и серьезно. — Ты ошибся. От некоторых осталось гораздо больше. Только это теперь не имеет никакого значения. По крайней мере, друг с другом мы теперь можем быть откровенны, потому что вряд ли при всем желании сумеем друг другу повредить, по крайней мере, что касается политики, и что касается, скажем, тебя. Вот с Огюстом я бы об этом говорить не стал. Он, конечно, не мерзавец, но с головой у него порой просто беда.
