— Можешь мне поверить, сегодня я с тобой согласен на все сто.
На лице Рауля появился интерес.
— Он что-то отчебучил?
— Мягко говоря… — я отмахнулся. — Но королева…
— Я люблю ее. А она ведь из Габсбургов, дочь императора, племянница Филиппа Испанского. Конечно, теперь ее интересы должны быть связаны с нашей страной, но кого в этой стране волнуют ее интересы?
Вот это да… Я присмотрелся к Раулю, в темноте трудно было разобрать точно, какое у него выражение лица. Впрочем, в темноте люди обычно честнее сами с собой, чем при свете дня. Я покачал головой.
— Честно говоря, не могу во все это поверить, и ты еще так буднично об этом говоришь.
Рауль пожал плечами.
— А как еще теперь об этом говорить? — в его голосе прозвучала обреченная горечь. — У меня ощущение, что я читаю о себе самом в запыленной старой запутанной, рассыпающейся хронике. Теперь уже все равно ничто не станет прежним.
Я помолчал. Верно, не станет. «Когда мы бываем пьяны, мы бываем чувствительны», как заметил Фонтаж.
— Дон Руис, разумеется, недоволен всем происходящим, но, по крайней мере, пока он всего лишь хотел убедить герцога уехать из Парижа — с одной стороны, выказать этим свое недовольство и потянуть за собой остальных и, кроме того, он уверен, что герцогу грозит опасность — именно потому, что он слишком популярен. Никто не любит явных соперников. А если он уедет, это может сорвать войну, но в то же время…
Рауль замолчал, пожав плечами и сделав свободный жест рукой, будто допуская любую трактовку этих слов.
— Но в то же время, — продолжил я, — совсем необязательно, что бочка с порохом рванет, если выдернуть из нее горящий фитиль. Все останутся при своих недоразумениях. Это уже твои собственные соображения?
Рауль кивнул.
— Да, непохоже, чтобы они замышляли что-то особенное, — заметил я.
— Совсем не похоже. Все движется естественным образом. Хотя, конечно, в любое время они могут что-то предпринять, подтолкнуть, но — как и все, пользуясь ситуацией, не больше.
— Возможно… Но что же герцог? Он, конечно, не согласен.
— Он колеблется. Не хочет, чтобы его посчитали трусом, если он уедет, не хочет, чтобы на него кто-то оказывал влияние, но… может быть, ты удивишься.
— Да?
— Он тоже не хочет развязывать гражданскую войну.
— Неужели? Ты в этом так уверен?
— Я давно его знаю. Он действительно колеблется. Все слишком далеко зашло, он прекрасно это знает. Он хочет быть на месте, если все-таки что-то случится. С одной стороны, ему на руку, что народ все больше озлобляется на собственные власти, с другой, он еще далеко не уверен в своих силах и в том, что пришло время. Разумеется, никто не говорил об этом прямо, вслух, я просто наблюдал за ним. В некоторой степени ему нужна фландрская кампания — даже если он согласится ее саботировать.
— Подожди, подожди… — возразил я. — Ему ведь наоборот, гораздо выгодней поощрять то, что произойдет, и в этом нет ничего странного. Если война во Фландрии начнется, то это либо усилит позицию и популярность Карла, либо ослабит его собственные, даже если не усилит первые. Зачем же ему эта кампания?
— Затем, что он считает, что Карл потерпит неудачу и в итоге вызовет недовольство и тех и других. И затем, чтобы диктовать свои условия Испании.
— Может быть, стоило начать с Франции?
Рауль вздохнул.
— Я знал, что ты не поверишь.
— Да нет, я верю, но расчеты мне кажутся не слишком надежными. В сущности, это не так уж и важно. Я так понимаю, открыто он пока действительно не делает ничего особенного.
— Конечно. Он ведь прекрасно понимает, что это рискованно — чуть-чуть перегнуть палку, и неизвестно, от кого избавятся раньше — от него, или от Колиньи.
— Зато каков может быть выигрыш в результате риска…
— Никакого, если позволить себе сорваться. К тому же, он отлично понимает, что именно это понимают все — что именно ему выгодно.
— И именно поэтому его и поддержит минимум пол Франции.
Рауль снова вздохнул, почти иронично.
— Что ж, тогда остается только огорчиться, что он не прислушивается к советам испанцев.
— Вот тут ты можешь быть прав.
Что ж, и снова — ничего необычного.
— Господин де Флеррн вернулся? — небрежно спросил я встречавшего нас лакея.
— О да, — с готовностью отозвался тот. — Около часа назад.
— Понятно. — Что ж, по крайней мере, жив, не утопился и не натворил ничего фатального… — Полагаю, он у себя… — пробормотал я, на ходу рассеянно стягивая перчатки.
Лакей всем видом выразил почтительное несогласие.
— Он сейчас в саду. Боюсь, он чем-то расстроен.
Я остановился.
— А, вот как. — Что ж, это удачно…
Рауль оглянулся с легкой настороженностью и тут же проницательно посмотрел на мои руки — я вернул на место снятую было перчатку.
— Секунданты не потребуются? — поинтересовался Рауль.
— Ни в коем случае, — я успокаивающе улыбнулся. В конце концов, убивать лучше без свидетелей. — Просто хочу с ним переговорить, с глазу на глаз.
Рауль пожал плечами, будто его это действительно никак не касалось, и спокойно направился к лестнице. Я проводил его взглядом и вернулся к двери.
В саду было темно, звенели какие-то сверчки — не очень-то я все же разбираюсь в этих кузнечиках. Может быть, это были цикады? Я прищурился, оглядываясь, похоже, в саду не двигалось ничего, кроме теней. Где он? В беседке? Сойдя с крыльца, я направился прямиком к ней и уловил краем глаза, как что-то зашевелилось, отделившись от тени у покрытой плетями винограда стены поблизости от того места, куда я шел, но все же не совсем там. Правда, мои глаза уже привыкли к темноте, и теперь я видел все вполне отчетливо, и беседку, и стену, и то, что не было ни тем, ни другим.
— Поль? — тихо вопросительно произнес Огюст.
— Как проницательно, — ответил я сухо.
В темноте послышался нервный вздох.
— Я видел, что ты вернулся не один, и не мог подойти, — пробормотал он. — Нам надо поговорить. Я хотел…
— Извиниться? — уточнил я безжалостно.
— Нет, объяснить… то есть…
— Значит, нет! — поймал я его на слове, и тут же вытянул из ножен рапиру. — Прекрасно!
Он отпрянул, когда сталь сверкнула прямо перед ним.
— Ты что?..
— Ничего. Я чертов убийца, и собираюсь тебя прикончить прямо здесь и сейчас! Мне плевать, что еще не время.
— Не можешь же ты всерьез…
— Чего я не могу? — осведомился я, извлекая из ножен и дагу. Драться в темноте — то еще веселье — сталь то вспыхивает, почти ослепляя, то будто исчезает — ненадолго, только для того, чтобы появиться вновь — или вспыхнув, или уже погружаясь в плоть по самую рукоять. — Или ты оставил оружие наверху?
