Так или иначе, но Алина, переступая порог домика, нанятого Стадлером, отдаваясь вполне ему и ожидая, что он должен спасти ее от пошлых и назойливых притязаний принца Адольфа, ничего не чувствовала, кроме страха. Она знала, что если ей придется вступать с ним в борьбу, то это будет ей не только трудно, но она не знает даже, как взяться. Единственный исход был все тот же – бежать, опять бежать, спасаться… но на этот раз кто ей явится помощником? Хорошо, если через три-четыре дня явится Генрих.
Мысль эта особенно тревожила и волновала Алину, когда она, первый раз оставшись в новом помещении, легла спать. Стадлер уехал в город, он просидел с нею не более часа, но за это время разговор их как-то не клеился. Алина в первый раз заметила, что доктор избегает прямо глядеть ей в глаза и вообще чувствует себя в каком-то неловком положении, вызванном, вероятно, не обстановкой, а его же собственными мыслями, которых Алина не знала и не могла отгадать. Однако усталость взяла верх, – и Алина крепко заснула.
В домике, помимо нее, было только два живых существа – привратник, старик лет восьмидесяти, седой как лунь, от дряхлости едва двигавший ногами, и горничная, молодая и услужливая, сразу понравившаяся Алине.
Встав с постели, одевшись и позавтракав, Алина тотчас же пошла прогуляться по саду вместе со своей новой служанкой, которую звали Луизой.
Это имя напомнило Алине иное время, когда она по праву носила то же имя, только иначе произносимое; и невольно, от грустного ли настроения, или от необходимости открыть свою смущенную душу кому-либо, Алина так ласково обошлась с этой доброй и симпатичной Луизой, что через час Луиза была уже не слугою, а другом.
В саду, гуляя по дорожкам, Луиза рассказала в подробностях все, что могла рассказать о себе. Алина узнала, что она внучка старика, что она рекомендована доктору Стадлеру за несколько дней перед тем одним его родственником. Дом этот также был нанят и отделан почти накануне. Луиза застала еще мебельщика, когда приехала сюда со своим дедом; он только что окончил устройство одной комнаты.
Несмотря на то что биография Луизы была проста, кратка, она дала Алине возможность увидеть в Луизе в высшей степени честное, доброе и наивно умное создание. Одним словом, эта девушка, немного моложе ее, понравилась ей с первой минуты встречи.
Когда они вернулись с прогулки, как-то незаметно для Алины она, со своей стороны, исповедалась перед этой служанкой и рассказала ей все. Намекнула даже на то, что от всех упорно дала себе слово скрывать.
Действительно, за все время ее странствования только один Майер знал ее происхождение и ту страшную драму, которая изменила ее общественное положение.
Помимо старика музыканта, никто не знал ничего из прошлого Алины. А между тем эта молодая, хорошенькая и добрая Луиза, которую Алина в первый раз увидела поутру, в сумерки уже знала про свою барыню все, что только могла знать, как если бы она была ее давнишним другом.
Как это произошло, Алина сама не знала. Она даже внутренне упрекала себя. Сам Стадлер не знает того, что вдруг узнала молоденькая горничная, им нанятая. Но часто, если не всегда, невольные людские деяния, кажущиеся человеку бессмысленными, неосторожные поступки, за которые он сам себя упрекает, имеют огромное значение и внутренний смысл. В эти минуты происходит то, во что твердо верят люди религиозные: «Ангел-хранитель ведет и заставляет действовать». Луиза, конечно, была поражена исповедью новой барыни. Она ожидала, что приедет какая-то актриса. Дед ее еще накануне с презрением отзывался о ней.
– Придется мне служить на старости лет, – говорил старик, – кланяться и жалованье получать из нечистых рук праздношатающейся фиглярки, которая торгует собою и ценою своего стыда и позора имеет возможность швырять червонцами и жить как герцогиня.
Луиза ожидала встретить красивую хозяйку, но злую, щедрую, грубую и придирчивую к пустякам; собиралась со страхом служить этой новой барыне, которая представлялась ей в виде красивой дамы, великолепно одетой, но с наглым лицом и грубыми ухватками, – и вдруг увидела и узнала Алину.
И если служанка понравилась так быстро новой барыне, то, со своей стороны, она в несколько часов полюбила Алину как родную.
Луиза никогда не знавала материнских ласк, оставшись сиротой на втором году от роду, и в ласках Алины сердце ее почувствовало что-то новое, ею не испытанное, но милое, отрадное, что-то захватывающее все ее существо.
В тот же вечер Луиза передала деду всю свою беседу с новой барыней и то чувство любви, которое она испытывала к ней.
Старик, хотя и дряхлый, даже – от старости – глупый на вид, был далеко не так стар разумом, как телом. Он внимательно выслушал признание, заключение и всякое умозаключение своей внучки и затем в продолжение целого вечера молчал и как будто раздумывал.
Когда Луиза раза два или три обратилась к деду с вопросом, старик отвечал ей загадочно:
– Не приставай! Я думаю, как спасти твою новую приятельницу. Голова у меня старая, сразу ничего умного не выдумает. На что бывало нужно четверть часа в молодые годы, теперь нужна целая ночь. А Бог велит мне спасти ее.
На вопросы Луизы: «От чего? зачем спасти?» – старик отвечал, что это ее не касается.
На другое утро, к удивлению Алины, едва только встала она, явился старик. Любезно поклонился он и прежде всего приветствовал ее с добрым утром, а затем попросил позволения, ради старости, сесть.
Этот слуга, простой привратник, являющийся к ней без зова и вдобавок тотчас же севший в ее присутствии и в ее комнате, удивил Алину и даже несколько оскорбил в ней прежнюю дочь богача магната, перед которой многочисленная челядь замка преклонялась, не смея даже смотреть ей прямо в лицо. Однако вспомнив, что положение ее далеко иное, чем прежде, вспомнив, что этот старик – родной дед той самой простой горничной, с которой она обошлась как с равной себе и по-приятельски, Алина, добродушно усмехнувшись, позволила старику сесть на стул около окна.
– Теперь послушайте, молодая госпожа, что я вам скажу, – вымолвил старик, – и слушайте внимательно, так как мне говорить придется много и долго, а я стар, устану, начну путать, перезабуду, что нужно сказать. Слушайте внимательно. Я знаю кое-что из того, что вы рассказали моей Луизе. Она говорит, что и больше знает, да обещалась вам не рассказывать мне. Но главное я все-таки знаю. Во-первых, я знаю и верю, что вы не из тех женщин, к каким мы вас с Луизой заглазно причислили. Простите нас за это заглазное оскорбление – это был грех с моей стороны, и совесть укоряет меня за это; но, когда я окажу вам ту услугу, в которой вы теперь более всего нуждаетесь, вы простите меня. Мой грех был невелик, а дело, которое я сделаю, будет хорошее, такое, за которое Господь награждает.
