Храм, конечно, не был достаточно состоятелен для того, чтобы содержать этих певиц в течение года. Это были жены и дочери ремесленников и рыбаков из Шедита, которым за пару шеффелей зерна в год охотно предоставляли заниматься таким почетным делом.
Среди них были некоторые, прямо скажем, очаровательные женщины и девушки, и Меру не однажды чувствовал, как напрягается его фаллос, когда он с ладьей Себека проходил мимо этого хора. Необузданная страсть к насилию овладела им, однако он сцепил зубы и подумал о позорной смерти на эшафоте. Его возбуждение прошло, но чувства его смутились. Бродя с луком по храмовым угольям, он наконец нашел молодую вдову рыбака, которая за связку перепелок или пару жирных гусей охотно пускала его к себе в постель. У нее была бы возможность снова выйти замуж, но она сдавала в аренду обе полученные ею в наследство рыбацкие лодки и предпочитала оставаться свободной и независимой. Ей едва ли нравилось то, что Меру был помощником жреца в храме Себека, больше она ценила его грубоватые длительные ласки. Она охотно бы отдалась ему и без подарков, но полагала более разумным и дальше настаивать на подношениях. Иногда она его боялась. Он был странным, этот служитель Себека: никогда не позволял целовать себя или касаться своей головы, брал ее исключительно сзади, при этом сжимал ее груди так сильно, что она тихо вскрикивала. Он объяснял это своей жреческой должностью. Его бритая голова, говорил он, принадлежит богу, и ни одной женщине не позволено ее касаться.
Меру снова раздобыл осла, потому что подрезанное когда-то сухожилие на ноге давало о себе знать. Иногда он добирался до северного берега и никогда не забывал разыскать место, где на него чуть было не напали крокодилы. Это все еще было их любимое место, и Меру, находившийся в отдалении, несколько раз поддавался искушению представить, как он плывет в мутной воде и кровожадные звери нападают на него. Он чувствовал, как их острые, будто кинжалы, зубы впиваются в его плоть, как они рвут мясо с его костей. Потом он быстро забирался на своего осла и, сильно ударив его пятками, ехал прочь от этого ужасного места.
В это время прошел слух, что фараон хочет последние месяцы Шему провести на охоте в Фаюме. Гебу полагал:
— Ну, наш храм его величество, да будет он жив, здрав и могуч, все равно не посетит. Если, однако, подумать, что Сет принадлежит к его любимым богам, можно надеяться, что Благой Бог однажды окажет нам здесь честь своим посещением. Ведь Сет и Себек, по сути, родственники, хотя некоторые этого не знают.
Но Меру постарался не придавать особого значения этой новости. Если царь Рамзес действительно появится здесь и отправится охотиться на птиц в зарослях папируса, обо всем остальном еще будет время подумать. Как будто по принуждению Меру начал наряду с охотой стрелять в цель, которую отодвигал все дальше и дальше. Число попаданий увеличивалось, однако он никогда не был доволен. Он должен стрелять лучше, чем любой лучник в царской свите.
Леса окружали колоссальную статую сидящего на троне фараона, как защитный плащ. Они были устроены так, что Пиай мог работать на любой высоте, начиная от колен и кончая двойной короной. Сначала он занялся головой, потому что здесь не должна была работать никакая другая рука — таково было желание Благого Бога. Мастер изготовил модель из твердого гипса в половину человеческого роста, а к ней еще голову, увеличенную вдвое. Она стояла перед ним на деревянном цоколе, пристроенном к лесам. Под рукой мастера на куске чистой кожи были разложены его инструменты: острый резец, широкий резец, резцы с прямыми, полукруглыми и круглыми зубцами, буры различной величины и молотки. Резцы Пиайя были изготовлены из драгоценного и очень прочного металла — железа, которое весьма редко и в небольших количествах поставлялось из северных стран. Железный инструмент реже приходилось точить, и служил он значительно дольше, чем бронзовый. Железо в стране Кеми ценилось в шесть раз дороже золота, и инструменты Пиайя были личным подарком фараона.
Он работал здесь, наверху, уже одиннадцатый день. Каменная пыль припудрила его почти нагое тело серо-белым крошевом. В полдень жара значительно усилилась, и это был знак приближающегося хамазина — внушающей страх раскаленной бури из пустыни, которая бывала обычным явлением во втором месяце Шему и продолжалась несколько часов, а порой и несколько дней. Тогда возвышавшиеся на западе горы у границ пустыни скрывались за желтой стеной песка, и иногда нельзя было видеть ничего на расстоянии десяти локтей.
От напряженной работы и возрастающей жары по жилистому телу Пиайя струились потоки пота, которые, стекая по коже, покрытой каменной пылью, оставляли полосы на ней.
Хотеп, юный робкий помощник Пиайя, старался изо всех сил. Он работал уже над второй ногой, и было похоже, что мальчуган — скульптор милостью богов. Он бросал лишь один взгляд на модель или на рисунок и переносил это все на деталь гигантских размеров без единой ошибки, как будто сам Пта водил его рукой. Конечно, это возбуждало зависть других ремесленников, которые косо посматривали на новенького, а некоторые даже полагали, что он оплачивает Пиайю свое удобное местечко в постели. То, что Хотеп просто мог больше, чем они, мастера признавать не хотели.
Пиай работал самым тонким резцом над ртом громадной головы. По опыту он знал, что это одна из самых трудноисполнимых и важнейших деталей человеческого лица. Если чуть-чуть изменишь положение уголков рта, изменится общее выражение.
Благой Бог однажды точно объяснил ему, каким он хочет выглядеть:
— Я хочу быть изображенным не таким мрачным и серьезным, как мои предшественники на троне Гора, покоящиеся в Озирисе цари Хакауре и Немаре. Я считаю, что они выглядят слишком уж по-человечески. Нет, Пиай, мой образ должен словно источать лучи, как Ра, и в нем должны быть выражены четыре качества: строгость, доброта, величие и очарование.
Пиай никогда ни на минуту не забывал эти слова, но как можно сочетать в одном лице несочетаемое: строгость и доброту? Он отложил в сторону резцы и молоток и вытер грязным льняным платком лицо, отчего каменная пыль и пот оставили на нем разводы.
«Благой Бог не имеет меры во всех областях, — подумал Пиай. — и в строительстве, и в количестве детей, и в своих притязаниях. Но все во власти Солнца, и мне предстоит осуществлять его желания. — Пиай принял решение: — Что касается рта, он будет выражать царское благоволение, а все остальное я изображу строгим и величественным. — Тут в его голове молнией пронеслась мысль: — Это лицо потеряет все благоволение, если царь узнает, что я был возлюбленным его дочери. Тогда другому придется оканчивать эту фигуру и строить храм Нефертари. Фараон сотрет меня с лица земли, огненное дыхание урея превратит меня в пепел».
