Она заговорила, и голос был ее собственный: никакой бог не повелевал ею. И все же эти слова, казалось, были не ее.
— Мы? — сказала она. — Мы, Пармений?
Тогда он взглянул на нее.
— Конечно, мы. Царь возьмет тебя. Едва ли ты можешь ему отказать.
— Нет, — отвечала она, — могу.
Казалось, Пармений не понял. Даже Александр смотрел растерянно.
Мериамон повернулась к царю. Заговорила так мягко, как только могла:
— Ты мой царь, — сказала она. — Я готова следовать за тобой хоть на край света, но я не хочу выходить за тебя замуж.
В его широко раскрытых светлых глазах отразилось настоящее потрясение. Гнев. А за всем этим, возможно, облегчение.
— Я не хочу выходить за тебя замуж, — повторила Мериамон. — И ты не хочешь жениться на мне. Мы не подходим друг другу.
— Ерунда! — воскликнул Пармений. Мериамон не обратила на него внимания.
— Александр, посмотри на меня. Разве я похожа на ту, которую ты хотел бы назвать своей женой?
Царь наклонил голову. Он был рассержен, опасно рассержен.
— Разве я похож на того, кого ты хотела бы назвать своим мужем?
— Нет, — отвечала Мериамон, — но царем и фараоном. И другом, если это еще важно для тебя.
— До сих пор никто еще никогда не отказывал мне, — сказал Александр. Он говорил об этом почти спокойно.
— Страдания учат нас.
Старый афоризм заставил Александра засмеяться, но смех его был недобрым.
— Но почему?
Отвечать было трудно, но уже не так, как было всего минуту назад. Хуже всего было то, что Нико был здесь, все слышал и молчал.
— Дело не в том, что ты мне противен, или я боюсь тебя, или связана обетом безбрачия. Если бы я согласилась, было бы не так плохо. Бывали пары и похуже, но и они жили достаточно благополучно. Но, — продолжала она, — того, чего ты хотел бы от нашего союза, чего так добиваются твои советники — этого не будет.
— Чего? — спросил Александр. — Египта? Он уже мой; я не боюсь его потерять. Это случится только тогда, когда я потеряю все.
— Нет, — ответила Мериамон, стараясь не кричать, стараясь говорить спокойно. — Египет тут ни при чем. Тебе нужны — твои советники хотят — наследников. Я не могу дать их тебе.
Молчание было внезапным, а для Мериамон ужасным.
Его грубо нарушил Пармений:
— Конечно, ты можешь их дать. Ты маленькая, но достаточно здоровая и молодая, чтобы родить целую армию сыновей.
— Нет, — снова сказала Мериамон. — У меня не будет сыновей. И дочерей. И вообще не будет детей. Говорить с богами, как я, может только тот, кто не может иметь детей. Такова цена моей магической силы, поэтому меня выбрали боги.
— И это навсегда? — спросил Александр. Голос его прозвучал мягко, почти нежно. — Навсегда?
— Навсегда, — ответила Мериамон. — Глаза ее жгли непролитые слезы. — Это было неважно. Мне нужно было так многому научиться, так много сделать. Затем было большое потрясение, когда я покинула Египет, и едва ли не большее — когда вернулась. Казалось, что это не такая уж большая цена за Египет. Другие заплатили дороже. Они умерли.
— Я так дорого стою? — спросил Александр. Все еще мягко, но без жалости.
Если бы она не любила его раньше, она полюбила бы его теперь и признала бы в нем своего царя.
Она не сразу сумела ответить.
— Я так думала. Ведь я лишена только мечты — надежды иметь детей, которые вообще могли бы не родиться. А взамен этих возможных детей Египет обрел своего царя. А теперь — чем я лучше жрецов Тира, отдающих новорожденных первенцев в жертву богам?
— Они отдают живых детей, — сказал Александр, — а твоих детей вообще не было в природе.
— Это так, — ответила она. — И лучше уж быть бесплодной, чем обреченной на девственность. Но я не та женщина, которая даст тебе сыновей, которые так нужны тебе.
Все уставились на нее. Мериамон заставила себя подняться.
— Это беда старая, — сказала она, — почти такая же старая, как я сама. Прости, что я не могу быть тем, кто тебе нужен. Но у тебя будет царица, Александр. И сыновья. Мои боги обещали мне это.
Мериамон чувствовала себя совершенно опустошенной. Она оставила всех троих в комнате птиц, совершенно лишившихся дара речи, и даже Нико не пытался пойти вслед за ней.
Это было больно, но не удивительно. Ей надо было бы сказать ему всю правду с самого начала. Если теперь он ее возненавидит, винить в этом некого, кроме себя самой.
Она спустилась к храму Амона. Он был гораздо меньше, чем великий храм в Фивах, но достаточно большой, чтобы чужестранцу было чему удивляться. Ей не было дела до его роскоши. Ее приглашали сюда, но она, чувствуя себя виноватой, все же долго избегала этого. Когда Мериамон надела облачение, спрятала волосы под тяжелый парик и запела в честь бога, она возносила свою молитву искренне.
Так искренне, как только могла, чувствуя болезненный холод в душе. И все из-за эллинов. Кто они ей? Ее место здесь, здесь ее мир. Она покидала его на время. Больше она его не покинет.
Перед ней открылся ее прежний путь, к ней вернулось ее прежнее существование за высокими стенами. Если она и чувствовала беспокойство, если она слишком часто и много вспоминала, если она снова видела странные сны, как будто еще не совершила всего, для чего была послана, то этого только можно было ожидать. Ручная кошка из храма ненадолго отправилась поохотиться. Теперь она снова должна принадлежать богу, жить в стенах его храма и посвятить свои дни служению ему.
Сехмет с ней не было. Кошка позволила, чтобы Мериамон принесла ее с собой в храм, завернув в плащ, но, когда Мериамон проснулась на следующее утро, Сехмет исчезла. Поиски в храме не дали результатов. Искать в городе не имело смысла, хотя Мериамон и пыталась: город был достаточно велик и полон кошек. Сехмет не принадлежала никому, кроме себя. Она вернется, если захочет, или не вернется.
Почти то же самое происходило и с тенью Мериамон. Она ее не покинула — она уходила и возвращалась. Но она отправлялась на охоту каждую ночь, и Мериамон не имела желания ее удерживать. В городе она не охотилась: так она обещала Мериамон. Днем тень отсыпалась, пробуждаясь только для того, чтобы испугать новичков, которым случалось взглянуть на нее, своими яркими пристальными глазами и оскалом.
— Я как бесплодное поле, — сказала Мериамон господину Аи. Она уже провела в храме несколько дней и, как считала, устроилась неплохо. — Я никогда не принесу урожая детей. Я выполнила то, для чего родилась. Что мне теперь осталось, кроме череды пустых дней?
Аи смотрел на нее серьезно, но глаза его блеснули.
