Рано утром Эдвард подал хозяину и его свите изысканный завтрак: ореховые вафли с маслом и взбитыми сливками и свежую землянику. Позавтракав, они поблагодарили повара, отдав должное его хорошему вкусу, а затем вышли на улицу, чтобы усесться на места возле гоночной трассы, которую заняли и охраняли для них сорок крестьян. Каждый из них получил за это щедрое вознаграждение.
Эдвард проследил за тем, чтобы прислуга тщательно убрала со стола, после чего натянул теплую кофту и вышел в прохладу утра. Эдвард был чернокожий — большая редкость в Городе-у-Излучины-Реки, где африканцы были в диковинку, — с широкими плечами и такой лучезарной улыбкой, что она, казалось, освещала все вокруг него. Казалось, что от него волнами исходит доброта, а когда он проходил по улице, прохожие позади него начинали оживленно шушукаться. К счастью для Эдварда, не зная китайского, он не понимал сути целого потока глумливых, саркастических замечаний по поводу цвета его кожи, роста и скабрезных предположений относительно размеров его Нефритового стебля. Эдвард просто шел сквозь толпу с улыбкой на лице, дивясь обилию людей вокруг.
Наконец он дошел до того места, где трасса делала крутой поворот и поднималась высокая вогнутая стена, напоминавшая волну, готовую обрушиться на берег. На кромке стены, словно воробьи, сидели десятки ребятишек. Не обращая внимания на удивленные взгляды зевак и протесты сикхского блюстителя порядка, Эдвард перешел через дорогу, подпрыгнул, подтянулся на стене и к восторгу мальчишек, уселся между двумя из них.
Глава пятьдесят первая
СПРЯТАТЬ БИВЕНЬ
Сайлас удивился, что он не один. Поскольку Май Бао темнила во всем, что связано с предстоящей задачей, он предположил, что в заведении Цзян, где ему предстояло забрать таинственный предмет, не будет ни одной живой души. Возле двери стоял Смеющийся Будда высотой в семь футов. Его поднятая левая рука, как и вся фигура, была полой. В ней должна была поместиться верхняя часть «большого изогнутого предмета». Будда открывался подобно поставленному вертикально сундуку, а щель между двумя его частями искусно маскировали складки одежды. Улицы обезлюдели, поскольку все способные передвигаться жители города уже выстроились вдоль трассы, по которой должны были ехать гоночные автомобили. Однако в гостиной заведения Цзян Сайласа поджидали три китайца, одного из которых он сразу же узнал.
Не говоря ни слова, Резчик подошел к Сайласу и протянул ему руку. Мужчины обменялись рукопожатиями. Затем вперед шагнул Конфуцианец и тоже пожал ему руку. Третий мужчина, к удивлению Сайласа, заговорил.
— Вам понадобится помощь, чтобы поместить Бивень в статую? — спросил он.
— Бивень? — удивился Сайлас.
Повисло напряженное молчание. Мужчина, задавший вопрос, смущенно потупился, а его рука скользнула к рукоятке острого как бритва ножа. В эту минуту в комнату вошла Май Бао.
— Покажите моему мужу реликвию, — приказала она.
С торжественностью, удивившей Сайласа, отодвинули в сторону стол с доской для игры в го, открыли застеленную бархатом скамью-сундук и достали оттуда необыкновенный предмет. Слова Май Бао относительно его габаритов, хрупкости и о том, как следует его хранить, нашли полное подтверждение. Теперь Сайлас не знал только одного: почему возникла столь насущная необходимость тайно вывезти этот предмет из Шанхая и спрятать его в надежном месте. У него, впрочем, хватило ума не задавать этот вопрос. Да он и не нуждался в ответе. Май Бао и трое ее спутников явно не были легкомысленными личностями. Они являли собой типичный образец своего народа — практичные люди, которые просят о вполне конкретном одолжении. Об очень важном для них одолжении, выполнить которое мог только он, Сайлас Хордун.
И Сайлас всей душой хотел это сделать, причем не только потому, что любил жену. Еще важнее для него было чувство, жившее глубоко внутри. Чувство того, что он в долгу перед Шанхаем, городом, ставшим для него родным.
А еще столь же глубоко внутри него жило ощущение, что, выполнив это поручение, он сумеет хотя бы частично искупить грехи, которые натворил, делая дьяволову работу.
— Эти люди — члены Договора Бивня, муженек, а ты первый человек за более чем две тысячи лет, который, не являясь членом Договора, видит Троих Избранных и Резчика.
— Для меня это великая честь, Май Бао.
— Иначе и быть не может, — проговорил Резчик и добавил: — Давайте поскорее переправим Бивень, пока весь город смотрит в другую сторону.
Бивень достали из скамьи и завернули в тонкую, как паутина, шелковую ткань.
— А она не порвется? — с сомнением спросил Сайлас.
— Слезы многих женщин сделали ее на редкость прочной, муженек, — ответила Май Бао.
Лоа Вэй Фэнь поместил Бивень в статую, после чего трое мужчин вынесли ее на улицу. Затем они поставили Смеющегося Будду на переднее сиденье стоявшего у обочины автомобиля, закрепили статую прочными веревками, и Сайлас завел двигатель. Он обернулся, бросил последний взгляд на ступени заведения Цзян и вспомнил, как молодым человеком поднимался по ним: сначала — чтобы смотреть пьесы, поставленные Сказительницей, потом — посещая женщин, причем, как трогательно заметил шотландский помощник его отца, всегда только азиаток. Он вспомнил, как, перепрыгивая сразу через две ступени, на это крыльцо взлетал его брат Майло и гостиная тут же наполнялась восторженным женским визгом. Он вспомнил пьяного американца, рассказавшего ему о надвигающейся Гражданской войне в Соединенных Штатах, результатом которой неизбежно должен был стать взлет цен на хлопок. Когда Сайлас пришел к отцу с этой информацией, отец улыбнулся ему, что случалось крайне редко. И все — благодаря этому дому! А теперь на крыльце стояли Май Бао, Резчик, Конфуцианец и Убийца, глядя на него так, будто он должен был их сфотографировать.
Сайлас проверил, на месте ли большой ковер, который он загодя положил на заднее сиденье, и снял машину с ручного тормоза. Но прежде чем машина тронулась, к ней подбежала Май Бао и, поцеловав мужа в губы, сунула ему какой-то сверток.
— Что это? — спросил он.
— Твоя книга. Точнее, дневники твоего отца.
Сайлас посмотрел на жену долгим прощальным взглядом, нажал на педаль, и автомобиль покатился, медленно набирая скорость.
Вскоре машина проехала мимо молодого человека, стоявшего в тени на обочине дороги. Этот юноша родился в 1893 году в деревне Шаошань провинции Хунань. Ли Тянь, признанный мастер фейерверка, взял его под свое крыло и заставил читать произведения классической литературы, одновременно обучая искусству изготовления фейерверков. После этого Ли Тянь настоял на том, чтобы молодой человек не менее трех лет проработал в библиотеке. Эти три года истекли, и вот теперь юноша приехал в Шанхай. В этом городе он оказался впервые, и все, что видел, было ему в диковинку. Свои впечатления он заносил карандашом в маленькую записную книжку с красной обложкой. Имя молодого человека напоминало шутку, ведь Мао переводится с китайского как «кот».
