— Я что, зашиб его? — изумился Малыш. — Как же… я не хотел…
— Ты — нет, — сказал капсарий.
И указал на рану — чей-то клинок прошел как раз там, где две или три пластины погнулись, а одна отскочила, видимо, от удара. Пока Малыш пытался образумить бывшего легионера, кто-то из легионеров нынешних успел всадить свой меч в бок Скирону.
Малыш сдернул шлем, провел ладонями по лицу, размазывая грязь, пот и кровь.
— Как рана? — спросил, еще на что-то надеясь.
— Вряд ли, — только и сказал капсарий.
Малыш оскалился, отшвырнул шлем и ринулся в гущу сражения. Первого же дака оглушил ударом кулака в лицо, вырвал из его рук фалькс и пошел крушить так, как только он один и умел — каждым ударом убивая, порой сразу двоих. Следом за Малышом ринулся в бой Кука, прикрывая великана сбоку. Ему помогал Фламма. С другой стороны Малыша страховали Тиресий с Оклацием.
Приск больше не лез в драку. Он прислонил щит к стене и уселся рядом с умирающим Скироном. Тот ушел тихо — просто перестал дышать, да пальцы, вздрагивавшие в ладони Приска, расслабились. Левую руку так свело, что центурион скалил зубы от боли и был готов кричать в голос. Или так больно потому, что ушел его старый товарищ?
К ним подошел Адриан, стащил с головы шлем, волосы были мокрыми, слиплись. Легат выдрал из шлема войлочную подкладку, сжал в кулаке, мутные грязные капли просочились сквозь пальцы. По тому, как побелели костяшки десницы, стало ясно, Адриан сейчас готов выжать влагу не только из пропитанной потом подкладки, но из камней Красной скалы.
— Кажется, я сказал тебе, что ты мне дорог. Ты и твои люди. Куда ты полез, а?
Как раз в этот момент к ним подошел молодой Наталис. Вообразив, что Адриан расхваливает героя, решил поучаствовать:
— А ведь это я избрал центуриона Приска для штурма! — заявил трибун, раздувшись от гордости. — Как видишь, не ошибся. Отец меня учил: главное для командира — точно выбрать исполнителей замысла. Я сразу понял, что эти бравые парни первыми заберутся на стену…
— Что ж ты сам не полез впереди?! — повернулся к нему Адриан, да так глянул, что Наталис поперхнулся.
— Мой отец… — пролепетал трибун.
— Вместо тебя воевать не станет! — прорычал Адриан. — Живо! Вперед! Мы еще не взяли крепость!
Приск поднялся.
— А ты, — повернулся к нему Адриан. — Будь при мне! Никуда не отходить! Ни на шаг.
* * *
Во дворе римляне и варвары сражались до темноты. Впереди поднималось большое здание. Окруженное бревенчатым портиком, оно напоминало целлу храма — лишь наклонная крыша, крытая дранкой, разрушала иллюзию. Даки подготовились здесь биться до последнего. Дважды они укрывались внутри здания, дважды выскакивали наружу, контратакуя. Уже в сумерках уцелевшие защитники заперлись в доме и заложили дубовые двери брусьями. Римляне же так устали, что не могли сделать больше ни шагу.
Адриан, как ни спешил, велел штурм прекратить и встать лагерем, выставив вокруг дома в крепости три шеренги охранения — и менять их, как и положено, — каждую стражу.
Теперь оставалось одно — ждать утра. На утрамбованной земле двора разложили костры. Ожидалось, что даки ударят, прежде чем начнет светать. Трупы убитых защитников выволокли и сложили снаружи, рядом навалили хворост — утром запылает костер. Часть легионеров ушла в римский лагерь — отдыхать, чтобы стражу спустя сменить охранение. Медики работали при свете факелов всю ночь — столько было раненых.
Но стояли в карауле римляне зря — никто не нападал, никто не пытался прорваться наружу. Дом в центре крепости казался вымершим. Узкие оконца изнутри были забиты. Когда рассвело, Малыш первым взял топор и направился к двери. Рубанул дубовые доски. Дверь застонала под ударом, но изнутри в ответ не донеслось ни звука.
Малыш отступил. Вчерашняя ярость давно испарилась. Малыш выглядел усталым и даже вялым, как будто вместе с умершим Скироном ушла из его тела часть силы. Германец-симмахиарий, ухмыльнувшись, отобрал у легионера топор.
— Сдавайтесь! Мы оставим вам жизнь! — выкрикнул Адриан.
Утром легат уже не безумствовал, не лез вперед — двое легионеров прикрывали его щитами.
Но изнутри опять не последовало ответа.
Тогда здоровяк-германец начал крушить дверь. Тогда одна створка отворилась, изнутри вырвались человек пятнадцать, германца буквально опрокинули, сверху упала разбитая дверь, и даки ринулись на стоявших у порога легионеров, но римляне успели прикрыться щитами, и даки остановились, будто волна налетела на каменный мол. Бой длился не дольше четверти часа — все защитники полегли под ударами римских мечей. Вместе с ними пал и командир крепости Торн. Раздавленного германца отыскали под телами убитых.
Приск в этой схватке не участвовал. И в дом вошел после того, как туда ворвались легионеры. Римляне первым делом выбили дубовые ставни, внутрь хлынул свет. Чудесный свет горного утра освещал окровавленные тела на полу — за ночь многие из даков умерли от бесчисленных ран. На закопченных стенах грозно блестели бронзовые щиты.
«Священные щиты… Как наши в Риме», — мелькнула мысль.
А легионеры уже срывали дакийские святыни со стен, волокли наружу сундуки, волчьи шкуры и одеяла, бронзовые кувшины, оружие, срывали с запястий убитых серебряные браслеты, с плащей — фибулы. Один из щитов бросили — почему-то не понравилась добыча, а остальные уволокли. Вокруг валялись обломки ставень и деревянных скамеек. Тянуло дымом: крепость уже подожгли. Римляне всегда поджигают твердыни, за которые пришлось пролить слишком много крови… Приск медленно попятился — он ненавидел разрушенные крепости и сожженные дома.
Как выяснилось потом, крепость действительно подожгли, но легат тут же приказал огонь погасить. Адриан оставил в Пятра Рошие отряд ауксилариев, а сам скорым маршем двинулся в сторону Сармизегетузы.
Глава III
ДЕЦЕБАЛ В САРМИЗЕГЕТУЗЕ
Начало лета 859 года от основания Рима
Горы Орештие
Децебал слыл правителем мудрым и военачальником хитрым. Но в одно он верил нерушимо — в то, что Замолксис не позволит римлянам ступить на землю Сармизегетузы. И знак, особый знак, был в том, что племянники его Диег и Регебал вернулись из плена целые и невредимые.
Никто ни в хитрости, ни в уме Децебаловом не сомневался. Но надменность его и безумная жажда унизить противника прежде, чем тот оказывался сломлен или побежден, случалось, перевешивали ум и хитрость. Многое он мог потребовать после поражения у римского принцепса, но требовать уплаты налога с римских граждан, которые и своему-то императору налога не платят, было шагом, по меньшей мере, сомнительным. Домициан, сам лично никогда не умевший командовать на поле боя, готов был платить и платил, выдавая свою неуверенность за дальновидный расчет. А вот Траян эту обязанность римлян отсылать по два обола дакийскому царю использовал как удобный повод для тотальной войны.
