чуть – чуть легче, и Стеша попыталась освободиться от петли, но, путаясь в складках, затягивала её ещё сильней. Наконец распутав узел, отбросила простыню в сторону и некоторое время лежала, хватая воздух открытым ртом и испытывая состояние дежавю, как будто всё это происходило с нею не впервые.
Когда пульсирующие толчки в голове немного утихли, она услышала оглушительную, гремящую музыку, доносившуюся из комнаты Адама Викентьевича. Кое – как обтершись простынёй, с трудом поднялась на ноги и поспешила туда, хотя назвать спешкой её замедленные шаги, выполнявшиеся через величайшие усилия, можно было с большой натяжкой. Все предметы перед её глазами плыли, изгибаясь и меняя свои очертания, и она не могла понять, явь это или продолжение сна. Боковым зрением она заметила лицо сиделки с выражением ужаса в округлившихся глазах, как будто перед нею появилось привидение, и маленькую белую фигурку, распластанную по стене, но разбираться в том, что творится вокруг, не было ни времени, ни сил.
Распахнув дверь, она сначала увидела себя на экране телевизора, затем улыбающееся лицо Адама Викентьевича, опять включившего полюбившийся ему видеоролик с её участием. У него едва хватало сил справляться с телевизионным пультом, но этот ролик он включал каждый раз, как только просыпался. Обычно он приглушал звук до предела и слушал её пение с закрытыми глазами, время от времени поглядывая на экран. Сегодня же, несмотря на глубокую ночь, музыка гремела на весь дом. Стеша понимала, что она может разбудить Сару Вульфовну, и бросилась к Адаму Викентьевичу, чтобы забрать пульт. Но он зажал его в руке так крепко, что нужно было применять силу, а она не могла сделать ему больно.
– Адам Викентьевич, миленький, отпустите пожалуйста, что вы так в него вцепились… – бормотала Стеша, пытаясь справиться с его рукой, высушенной болезнью настолько, что она стала напоминать когтистую птичью лапу, а он всё улыбался и не отпускал, словно решил с нею поиграть.
Внезапно наступила тишина, но она боялась, что звук включится снова, и продолжала делать попытки отобрать пульт, пока не услышала голос:
– Оставьте его, Степанида Никитишна. Разве вы не видите, что он мёртв…
Стеша вздрогнула, словно от удара током, и оглянулась. Она скорее догадалась, чем узнала Игната, который стоял позади неё, держа в руке телевизионный шнур, выдернутый из розетки. В дверном проёме застыла, словно портрет в раме, сиделка Сары Вульфовны с неестественно длинным, вытянувшимся от испуга лицом. Стеша повернулась к Адаму Викентьевичу, поняв наконец, что его пальцы сжались на пульте в последних судорогах и улыбка на его неподвижном лице является посмертной маской.
Смерть всегда является неожиданно. Даже если вы знаете о неизбежном конце, ожидавшем близкого вам человека, вы никогда не будете к ней готовы, потому что она старательно выбирает момент для того, чтобы ей не мешали выполнить свою миссию достойно той жизни, которую прожил тот, кого она должна увести за собой.
Стеша уткнулась лицом в руку Адама Викентьевича и громко застонала от невыносимой боли и сожаления о том, что не смогла сказать последнее прости человеку, поверившему ей и доверившему себя и свою мать. Вспомнив о Саре Вульфовне, она подумала о том, что надо срочно вызвать врача и сообщить ей эту страшную весть в его присутствии, потому что её сердце может не выдержать. Она хотела сказать об этом сиделке, но новый приступ тошноты заставил желудок сжаться так, что она едва успела схватить лежавшее рядом полотенце и сползти на пол в сильнейших приступах рвоты.
Очнулась она на больничной койке с капельницей в руке. У постели стояли Софья Николаевна, Надежда Семёновна и Родька.
– Теша! – заметив, что она открыла глаза, он опустился возле постели на колени и, выражая бесконечную радость, взял её руку и прижал к своей щеке. – Проснулась, Теша! Почему ты так долго спала?
– Родечка… Где я? – спросила Стеша, едва слышно.
– В больнице, моя дорогая… – всхлипнула Софья Николаевна.
– Почему в больнице?
– Потому что тебе было очень плохо…
– А как же Адам Викентьевич? Он… или мне всё приснилось?
– Нет, к сожалению, не приснилось. Он умер. И Сара Вульфовна тоже.
– Как? – ужаснулась Стеша – и она тоже?
– Да… – сказала Надежда Семёновна, – она не смогла пережить его кончины. Ты – то сама как себя чувствуешь?
– Не знаю… У меня совсем нет сил.– ответила Стеша, даже не пытаясь сдерживать слёз, побежавших по вискам непрерывными ручейками.
– Стешенька, возьми себя в руки. – попросила Софья Николаевна, – Я понимаю, как они были тебе дороги, но их уже не вернуть, а ты подумай о себе и о Роде.
– Да – да, – поддержала Надежда Семёновна. – Ты едва выкарабкалась после тяжелой болезни и должна беречься.
– Тяжелой болезни? – удивилась Стеша, – Какой болезни?
– Какой болезни… Ты же чуть не отравилась снотворным.
– Снотворным? – удивилась Стеша, – Я не пила никакого снотворного, мне оно не было нужно, я и без него едва не засыпала на ходу. Я же знала, что жизнь Адама Викентьевича может оборваться в любую минуту и старалась как можно больше времени проводить рядом с ним. И пила я не снотворное, а совсем наоборот, крепкий чай или кофе.
– Значит, тебе его подсыпали. Похоже, тебя пытались отравить. Что ты пила в тот вечер?
– Я же говорю, ничего, кроме чая и кофе.
– Ты готовила их сама?
– Иногда сама, иногда просила кого – нибудь из горничных.
– А в самый последний раз?
– Я не помню. Надо подумать… А… А когда похороны Адама Викентьевича и Сары Вульфовны?
– Их уже похоронили.
– Как же так…– всхлипнула Стеша, – Я не смогла их проводить…
– Ты находилась в искусственной коме. Не волнуйся, Игнат позвонил Софочке, и мы присутствовали там от начала до конца. Всё прошло очень достойно.
В дверь постучали и вошел следователь Матвейчук. Увидев сразу троих посетителей, он хотел без особых церемоний выпроводить их, чтобы побеседовать с больной один на один, но, узнав среди них Надежду Семёновну, вовремя остановился. Ему был хорошо известен её скандальный характер и острый язычок ещё со времён её активного участия в общественной жизни города в течение долгих лет. Он откашлялся и сказал.
– Добрый день, господа. Здравствуйте, Степанида ээээ…
– Никитишна. – подсказала Софья Николаевна, – Её зовут Степанида Никитишна.
– Помню – помню. Как вы себя чувствуете, Степанида Никитишна? Мы можем с вами поговорить?
– Она ещё очень слаба. – вмешалась Надежда Семёновна, вставая между ним и кроватью.
– А вы, простите, ей кто? – полюбопытствовал Матвейчук, притворившись, что видит её впервые.
– Я ей близкий человек, а вы? – переспросила Надежда Семёновна.
– А я ей следователь.
– Нельзя ли, господин следователь, отложить ваше «поговорить» хотя бы до завтра?
– А вы кто, доктор?
– Да, доктор, хотя и на пенсии, но за сорок лет врачебной практики научилась понимать, каково состояние больного после тяжелейшего отравления.
– Ах, на пенсии… Тогда позвольте мне
