на малой высоте, открыл огонь из своих автоматических пушек.
Если он не попадет, то все равно, это хорошая психологическая поддержка для нас. Морские пехотинцы поднялись, все готовы.
Неасфальтированная дорога, по которой мы передвигались, кружила то туда, то сюда, мы двигались по ней со скоростью шага. Опять разделил взвод на две команды: в одной был мой «Хаммер», а также машины Уокера и Хеллера, а в другой были «Хаммеры» Купера и Лавелла. Одна команда передвигалась, другая ее прикрывала, потом наоборот.
— Танк! Перед нами танк! Назад! Назад! — По голосу Уокера было ясно, что он в панике. Его «Хаммер» развернулся, Хеллер последовал за ним. Выпрыгнул с сиденья, надеясь, что так мне будет лучше видно. Неасфальтированная дорога впереди примыкала к перекрестку. За ним — тропинка, а там бежевый ствол и зияющая черная брешь. Ждал, что танк вот-вот превратит «Хаммер» Уокера в золу. По рации запросил подкрепление, легкие «БМ» с противотанковыми ракетами.
Сзади, с позиции поддержки огнем через голову, голос сержанта Лавелла прорвался через нависающий на нас страх.
— Эй, друзья, танк слева или справа этого оросительного трубопровода?
Оросительный трубопровод? Присмотрелся. Наш «танковый ствол» был обычным фермерским оросительным трубопроводом. На секунду время остановилось. «Хаммеры» перестали разворачиваться. Мы уставились на трубопровод, потом посмотрели друг на друга. Плюхнулся на сиденье и закрыл глаза. Сделал бы эту ошибку три недели назад? Это что, так на меня действуют жара, обезвоживание и расшатанные нервы? Единственная причина, по которой мы не взорвали эту трубу, было отсутствие у нас оружия, способного подорвать танк. А что, если бы рядом играли дети или проходили местные жители? Отсутствие стрельбы не свидетельствовало о нашей осторожности, оно было вызвано неподготовленностью. Посмотрел на Уинна.
— Эй, не переживай ты так из-за этого, никто же не пострадал! — воскликнул он.
Может, это все на пользу? Мне нужна была встряска.
Мимо проехал белый седан, люди из всех окон пялились на наш вооруженный «Хаммер». Мы с Дэвисом остановились у водительского окна. Мы еще и рта не успели открыть, как мужчина на заднем сиденье начал что-то быстро и громко говорить. Ждал, пока Дэвис переведет.
— Он говорит, что вы первые американцы, которых он видит в этих краях. Люди из Баас ждут вас на перекрестке впереди.
— Что-то они все говорят одно и то же.
— Он говорит, что засада совсем рядом с Баакубой. На дамбе полно солдат, и они стреляют химическим оружием.
— А они не врут? Он сказал «химические бомбы»? Ты думаешь, он сможет показать место на карте?
— Они не могут читать карты.
Пока сообщал полученную информацию нашему батальону, Дэвис продолжал болтать с пассажирами машины. Они смотрели то на него, то на меня. Потом один из них порылся и протянул нам три пачки сигарет.
— Дэвис, какого черта? Это мы должны дать им сигарет в качестве благодарности за информацию.
— Да это все благодаря мне. Я сказал, что ты убьешь их, если они не дадут нам сигарет.
— Дэвис, бл*ть, е*лан, так делать нельзя, а то все местное население на нас ополчится, — сказал, агрессивно нахмурив брови.
Мы соединились с батальоном в том месте, где, как нам сказали, нас ждала засада. В этот раз не солгали. Над районом уже парил самолет, нещадно паля во все видимые сверху объекты. В высокой траве потрескивал небольшой пожар, он горел не просто так — из языков огня показался минометный окоп и скрученный пулемет. Дорога была усеяна пусковыми установками реактивных мин и незапущенными снарядами. Потом мы увидели поврежденную машину, а вернее, взорванную, уничтоженную прямым попаданием авиационной бомбы. Водитель убежал, но недалеко. Мы обнаружили его лежащим на земле, с вытянутыми вперед руками. Его тело полностью зажарилось и имело темно-миндальный цвет, кроме одной ладони. Она совсем не была обожжена. Была разжата, и от ветра слегка качалась, как будто махала нам.
Морские пехотинцы не проявили к мертвому иракцу никакого сочувствия.
— Эй, посмотрите, из мужика получился отличный кусок вяленой говядины.
— Надо иметь в машине солнцезащитный козырек, ублюдок.
И это только самое приличное, что было сказано морпехами перед тем, как они двинулись дальше.
На перекрестке мы увидели знак остановки — огромный, больше трех метров по диагонали. Это был обычный красный восьмигранник, но слово «Стоп» было написано на арабском. Подумал, что он очень хорошо подойдет для наших заграждений на дорогах; возможно, пострадает меньше людей.
— Кристенсон, срежь этот знак и положи в «Хаммер».
Он посмотрел на меня, думая, что шучу. Офицер еще никогда не приказывал ему совершить акт вандализма.
Капитан подозвал меня к себе:
— Лейтенант, поймите меня, я хочу, чтобы твой взвод спешился и обследовал вон то здание, — сказал он, показав на строение, расположенное за полем.
Долго смотрел на него, осознавая то, что он меня просит сделать.
— Сэр, вы спятили? Вы хотите, чтобы оставил свои огневые средства, пересек поле размером в три футбольных и шел пешком до, возможно, укрепленной позиции врага вместо того, чтобы сесть в машину и доехать туда со всем оружием, имеющимся у нас в наличии?
— Для споров времени нет, — ответил он.
Видел, что он колеблется. Его приказы каждый раз были экспериментами: пройдет или не пройдет.
— Сэр, это ваша мысль или приказ батальона?
Окончательно потерял веру в своего командира и уже не мог безмолвно подчиняться ему. Вот если бы приказ был получен от майора Уитмера или полковника, выполнил бы его без всяких колебаний.
— Я вижу, что нужно сделать. Не беспокойся, пустим прямо за вами ряд легких «БМ», при необходимости они прикроют вас пулеметным огнем.
Начал закипать от гнева.
Находясь прямо за нами, легкие «БМ» не смогут открыть огонь — они же в нас попадут. Нам говорили об этом еще в первую неделю обучения на пехотных курсах. Капитан, командующий легкими «БМ», сочувствующе посмотрел и закатил глаза.
Эффективное командование основывается на доверии. У моего старшего по званию в запасе была одна фраза: нет времени для споров.
К нему у меня доверие исчезло напрочь. Он принимал неверные решения еще до начала войны, вон еще когда были под корень вырублены все зачатки доверия. Может,
