что монашки подали мне самую лучшую пищу нашего стола, но мне казалось, что пища не вкусная, так себе, словно трава, из которой приготовили блюда.
Всё-таки через силу всё это съела. Мне стало значительно легче после еды. Сразу отправилась спать в свою келью. На следующий день у меня всё станет по-старому. Опять вернутся мои повседневные заботы в женском монастыре.
38. Возвращение в Старый хутор
Понадобилось целых шесть месяцев, чтобы нам с Гуреем пришла замена, а точнее, приехал посыльный с предписанием от Патриаршего Совета о передачи церкви на временное управление батюшке Порфирию, до назначения Патриаршим Советом нового Митрополита Кавказского. Естественно, что все свои дела монастырские, передала матушке-настоятельнице Лукерье. Она сразу стала хлопотать о моей отправке.
На этом наши скитания с братом закончились. Дождавшись первого весеннего дождя, мы собрали все свои личные вещи и пешком отправились домой в свой Старый хутор, в котором нас ждала большая родня и дальнейшая жизнь.
Нам в последний раз предстояло пройти путь в пятьсот километров. Мы твёрдо знали, что это дорога к нашему родному дому в Старом хуторе. Откуда нам одна дорога, куда решит сам Бог.
Более трёх месяцев добирались до Владикавказа (Дзауджикау, Орджоникидзе), точно не помню, как тогда назывался город, столица в Северной Осетии.
Мы решили с братом вначале остановиться в этом городе, чтобы побывать на могилах наших друзей, которые, по различным причинам, ушли раньше нас с этого света.
Больше всего мне хотелось побывать на могиле Любы, дочери графа Кемеровского. Она, как истинный романтик, всегда мечтала о прекрасном. Боролась за чистоту изобразительного искусства и культуры.
Учила языки разных народов. Занималась рисованием и руководила хором. Никогда не задумывалась над тем, что у неё огромное наследство, что она дочь известного графа.
Со всеми была искренна и честна. Встретила свою любовь. Мечтала создать семью, в которой будет много детей, мальчиков и девочек. Но пришла опасная революция.
Эту чистую душу расстреляли за то, что она была дочерью богатого графа. Дом-теремок сожгли и на том месте долго никто ничего не строил. Осетины долго помнят хороших людей.
Не селятся на том месте, где жили когда-то добрые люди. Помнили местные осетины дом Любы. Столица северных осетин встретила нас грязными улицами и ободранными домами.
Всюду на нас смотрели измученные лица людей. В бывшем православном храме открыли музей истории революции. Кроме пожелтевших фотографий и ободранных экспонатов революции, в зале висели пролетарские лозунги и транспаранты.
Библейские фрески на стенах храма всюду были закрашены белой краской, в некоторых местах фрески слегка просвечиваются, пытаясь напомнить людям о своей духовной, исторической и изобразительной ценности. С куполов храма сорваны кресты и ободрана позолота.
Вокруг божьего храма грязные улицы и запущенный вид. Люди в музей истории революции не ходят. Зачем туда ходить, когда история революции у всех под ногами.
Можно любоваться действиями революции на грязных улицах когда-то красивого курортного города. В нашем бывшем женском монастыре находится всесоюзная больница больных проказой. Это в самом центре курортных мест!
Больница обнесена огромным забором с колючей проволокой и похожа больше на лагерь заключённых. По территории больницы ходят полуголые больные с кровоточащими ранами, которые никогда не заживают, поэтому больные их не закрывают. На зрелище жалко и неприятно смотреть. Мы с братом во Владикавказе были два дня.
Навели порядок на могилках друзей и через селение Чермен пошли пешком в направлении Грозного, чтобы оттуда легче добраться домой. Несколько дней добирались пешком и с попутным транспортом до Грозного. Рядом с городом нас встретили станичники, которые ехали на своих подводах с ранеными казаками. К обозу казаков попутно примкнули русские и чеченцы. В основном обоз состоял из детей терских казаков.
— Здравствуйте, станичники! — признал их, Гурей. — Вы, молодцы, случайно, не в станицу едете?
— Откуда ты свалился, батька? — спросил брата, молодой казак. — Ни в какой станице мы не живём. Мы все из большого посёлка, который находится за речкой Белка. Тебе какую станицу надо? Рядом много станиц. Бывшая станица Вольная, сейчас Кахановская или в Старый хутор.
— Мы с сестрой родом из Старого хутора, который находится в станице Вольной, за речкой Белка. — ответил Гурей. — Как сейчас сказали, называется по-новому станица Кахановская. Наш род от терских казаков, которые прожил там больше триста лет. Фамилия Выприцкие. Слышали наверно?
— Так выходит, что ты наш дядя и дед! — воскликнул, молодой казак. — Тут все Выприцкие, Ивлевы, Фисюковы, Ткачёвы, Куценко. Как вас зовут и сколько лет вы не были дома? Там всё изменилось.
— Меня зовут Гурей. Мою сестру Мария, — растерянно, ответил Гурей и стал плакать от радости. Тоже совсем растрогалась от такой неожиданной встречи и стала плакать, словно ребёнок.
— Дедушка и бабушка, да вы садитесь на подводу, — со слезами на глазах, пригласил нас внучек. — Меня зовут Кирилл. Сын Матвея. Внук деда Григория Выприцкого. Это Степан Ивлев. Тот Иван Линев. Другой Гриша Ткачёв. Самый младший из нас Фёдор Фисюков. Мы внуки ваших родных братьев и сестёр. Так что получается, что вы тоже наши родные дедушка и бабушка. Нам всем по пути ехать в наш Старый хутор. Только наш Старый хутор образ станицей и скоро будет городом.
— Что случилось вдали от дома? — спросил Гурей. — Почему среди вас раненые и где родители?
— Наши родители уехали вперёд — ответил Кирилл. — Вы их не заметили. Они повернули за лес. Другие едут немного сзади нас. За нас вы не беспокойтесь. Мы вооружены. Наши братья сильно подрались с поселковыми мальчишками. Всех драчунов забрали в Грозный в милицию.
Там разбирались, кто прав, а кто виноват. Перевязки у тех, кто сильно пострадал. Досталось не только пацанам из посёлка, но и нашим тоже попало. Ну, мы всё равно их побили больше. Вот они и заявили в милицию на нас. Конечно, нам также и от родителей досталось. Была родовая порка детей терских казаков. Но мы всё равно постоим за себя, когда надо будет. Казаки умеют за себя стоять.
— Ничего страшного, — засмеялся Гурей. — Меня за драки секли до двадцати лет. Каждый раз приговаривали — «Терпи казак, атаманом будешь»
