— Та-ак, садись, механик, грейся, — пододвинул Птушка гостю табурет.
— А там это кто? — смотрел он, не узнавая.
У двери, засунув руки в карманы тужурки, стоял небольшой человек. Кепка была надвинута на глаза и в вечерних сумерках можно было различить только усы и черную бороду.
— Что, не узнаете меня, Иван Иванович? — спросил незнакомец и подошел к печке.
Птушка наконец признал своего бывшего начальника; Заслонов очень изменился: лицо осунулось, опухло, костюм был потрепан.
— Константин Сергеевич, здравствуйте! — оживился Птушка, усаживая Заслонова у печки. — Как вы изменились!
— Да, пока тащились пешком, обносились, обросли бородами. Зашли вот проведать старых товарищей. — Заслонов нарочно сказал не «друзей» или «приятелей», а «товарищей», чтобы посмотреть, как это примет Птушка. Иван Иванович принял, как должное.
— Спасибо, Константин Сергеевич. Очень рад! А как тогда всё из моего цеха вывезли в тыл? Дошло ли?
«Выпытывает, что ли?» — подумал Заслонов и сказал, улыбнувшись:
— Всё, Иван Иванович, вывезли. До последнего болтика. И всё дошло. А фашисты, небось, понавезли всего?
— В механическом я еще не бывал. Я ведь пока вроде чернорабочего, по двору работаю, — смутился Птушка. — Немцы допускают нас лишь к самой грязной работе…
— И давно работаете, Иван Иванович?
— С неделю. А вы что, Константин Сергеевич, думаете делать?
— Придется работать: пить-есть надо…
— Идите в депо. Там люди нужны. Особенно такие. Вы для них — клад: всех знаете и вас все знают. Если вы придете, потянутся старые деповцы, а то полный разброд. Люди не знают, что́ и как делать. Некому организовать…
Заслонов переглянулся с Алексеевым.
— Говорите, будут довольны?
— Еше бы!
— А не заметут, часом, как бывшего советского ТЧ? — улыбнулся Заслонов.
— Кто их знает ! — пожал плечами Птушка. — Думается мне, что нет. Вы ведь беспартийный спец! Я вчера с Маншем о вас говорил. Манш теперь большая шишка — переводчик.
— Ну и что же он? — насторожился Заслонов.
— Хорошо о вас отзывается. Услыхал, что вы вернулись, говорит: «Золотая голова! Вот бы нам такого работника! Начальником русских паровозных бригад».
— Приходите, Константин Сергеевич, будем вместе страдать. Манечка, смотри, кто у нас! — обратился Птушка к жене, которая вошла в комнату с зажженной лампой.
Птушка хотел угостить их жареной картошкой, но они заторопились.
— Спасибо, Иван Иванович, — в другой раз. Надо итти, а то патруль заберет, — отговаривался Алексеев.
— Мы еще придем. Теперь будем видеться, — говорил на прощанье Заслонов.
И они ушли.
— Ну, как вам Птушка? — спросил на улице у Заслонова Алексеев.
— Такой же, как и был.
— Нет. Подавлен.
— Да, напуган всякими страхами. А вот мы покажем, что не так страшен чорт, как его малюют!
С тяжелым, чувством шел в депо Заслонов.
Из окна его тесной комнатушки у Соколовских, сквозь голые ветки куста сирени, росшего в палисаднике, Константин Сергеевич видел железнодорожные пути, вокзал, депо. Казалось, всё было на месте, всё было то же: и это неуклюжее здание вокзала, которому по странной прихоти архитектора хотели придать вид паровоза, и старые, с измазанными мазутом боками, будки у переездов и кирпичное здание депо.
Но и на станции и на путях всё было иное.
Когда-то оживленная, шумная станция теперь была безлюдна и пуста. Пути захламлены. Вместо могучих красавцев «ИС» и «ФД» по тракционным путям[2] бегали приземисто-длинные немецкие паровозы с тендером, напоминающим понтонную лодку. И с путей доносились не многотонные радостные, бодрые голоса советских паровозов, а заунывные, однотонные гудки немецких «52».
Пальцы сами собою сжимались в кулак. Хотелось скорее, скорее что-то делать, чтобы противостоять врагу, бороться с ним, как борется вся страна.
Заслонов шел, не видя ничего от ненависти.
Он быстро прошел через переезд и вошел на территорию депо. Сердце забилось еще учащеннее, — ведь депо было близкое и дорогое.
Деповская территория оказалась неузнаваемой. При советской власти у Заслонова в депо никто не нашел бы ни одного захламленного угла, всюду была чистота и порядок. А теперь — куда ни глянь — кучи мусора и шлака, а на междупутье валяется разный чугунный и железный лом.
«Вот вам и хваленая европейская культура!» — усмехнулся Заслонов, с огорчением глядя на изгаженное оккупантами депо.
Константин Сергеевич уже подходил к складу, когда из нарядческой навстречу ему показалась странная процессия: впереди шел машинист Капустин с помощником Васей Жолудем, а сзади за ними плелся пожилой немец-железнодорожник с винтовкой за плечами. Это паровозная бригада отправлялась под конвоем в очередную поездку.
«Ага, побаиваются! Не доверяют!» — с удовлетворением подумал Константин Сергеевич.
Когда они поровнялись с Заслоновым, Капустин удивленно вскинул брови, — он никак не ожидал такой встречи.
Через минуту Заслонов ступил в знакомый, полутемный, узкий коридор.
Нарядческая нисколько не изменилась: та же невысокая перегородка, в углу та же печь.
Только за перегородкой вместо одного стола дежурного стояло два — друг против друга.
Слева сидел нарядчик — плешивый Штукель, выслуживающийся у фашистов предатель. А справа — начальник немецких паровозных бригад, пожилой немец с худощавым, сморщенным лицом. Глядя на его кислую физиономию, думалось, что у него вечно болит живот.
Заслонов только хотел обратиться к Штукелю, как сбоку раздалось:
— А-а, господин Заслонов!
Сказано было приветливо.
Заслонов обернулся. Перед ним стоял Генрих Манш.
— Здравствуйте, Генрих Густавович!
— Очень рад видеть вас, господин Заслонов. Вы к нам? — склонил голову Манш.
— Да, я хотел бы служить, — ответил Заслонов.
— Пожалуйте рода, посидите, а я доложу господину шефу.
Манш предупредительно распахнул перед Заслоновым дверь в перегородке. Фашист удивленно воззрился: кто это, перед кем так лебезит переводчик? Тем более, что вид у Заслонова был очень простоватый: поношенная, в нескольких местах прожженная тужурка, мятые брюки и видавшие виды сапоги.
Манш усадил Заслонова на стул, что-то шепнул немцу и убежал к шефу.
Штукель делал вид, что не узнает бывшего начальника, — листал бумаги, лежавшие перед ним на столе, а потом встал с места.
Заслонов не смотрел на Штукеля, но почувствовал на себе его взгляд.
