России от Кунашира до Калининграда, растут ножки, будто мусор на ветках придорожных кустов, и размер у ног такой, словно все курицы в Штатах имеют бараньи ляжки. Единственное что, куры только не блеют, как бараны.
Приходил домой Верников с этих собраний всегда сытый, – «от пуза», как он говорил, – и очень довольный.
Во-вторых, ему обязательно давали какую-нибудь красочную грамоту, где четким каллиграфическим почерком были выведены разные красивые слова, типа «мужественному защитнику рубежей нашей Родины» и так далее.
Раньше Верников развешивал эти грамоты по стенкам своей квартиры, сейчас их набралось столь много, что он уже не знал, куда их девать – все стенки сплошь в грамотах, будто приемная какого-нибудь спортивного туза.
Пройдет Новый год, и Верникову снова придется вскарабкаться на сцену и занять привычное место в президиуме. Иногда ему определяли место рядом с председателем, и Верников, сделав свое лицо строгим и одновременно приветливым (этому сложному и нужному выражению он долго не мог научиться, но в конце концов одолел науку, овладел своим лицом и теперь мог делать даже так, что одна половина лица имела у него одно выражение, вторая – совсем иное, порою совершенно противоположное), красовался пару часов перед залом.
А потом – заслуженная награда: обильный ужин с лучшими напитками Уссурийского ликеро-водочного завода и икрой, которую можно есть ложками, красочная грамота и мягкий быстрый автомобиль, готовый в любую минуту доставить почетного гостя прямо к дому, к открытой двери подъезда.
Жизнь такая Верникову нравилась.
Жены у него не было – скончалась двенадцать лет назад, и, наверное, хорошо, что скончалась, очень уж сварливый характер оказался у бабы. Еще у четы Верниковых имелась дочка, но она давным-давно уехала на запад, в «Расею» и весточки отцу присылала редко, раз в два года – у нее была своя семья и своя жизнь, дочь никак не хотела обременять свое существование отцом, приканчивающим долгий век на Дальнем Востоке. Верников в обиде на дочь не был: кесарю, как говорится, кесарево, а слесарю слесарево.
В последнее время, несмотря на трудности со сном, к нему все чаще и чаще приходили люди из прошлого. Верникову перехватывало дыхание, в ушах появлялся тревожный звон, и казалось, что вот-вот остановится сердце… Верников стремился как можно быстрее проснуться. Иногда это ему удавалось, иногда нет.
Одно было странно: некоторые сны обладали способностью повторяться, и эти повторы тревожили Верникова даже больше, чем затихающее, останавливающееся в груди сердце.
Ему снилось, что он лицом к лицу столкнулся в осеннем, красочной от несмети багряного цвета пади с человеком в кожаной фуражке и кожаной тужурке, из-под которой выглядывал воротник простенькой сатиновой косоворотки, украшенной черными костяными пуговицами. Рука кожаного человека лежала на кобуре маузера. Рука Верникова тоже лежала на кобуре. Все решали мгновения – кто быстрее сумеет выдернуть из кобуры оружие, тот и выиграет.
В первом сне Верников опередил своего противника на несколько мгновений, выстрелил раньше – наган, которым был вооружен Верников, оказалось выдернуть из кобуры проще, чем маузер из деревянной коробки…
Во втором сне Верников также опередил человека в кожаной комиссарской фуражке, – опередил буквально на полдвижения, вскинул наган и нажал на спусковой крючок. От гулкого, вдребезги разнесшего ночную тишину выстрела он проснулся и уже до самого утра коротал время с открытыми глазами. Чувствовал себя плохо. Облегчение пришло лишь, когда в запыленное, давно не мытое окно начал проникать тусклый утренний свет.
В третий раз он также опередил кожаного человека… Одну штуку Верников понимал ясно: наступит момент, когда соперник опередит его и выстрелит первым. Этого момента Верников боялся.
1 января. Контрольно-следовая полоса. 1 час 30 мин. ночи
Пурга продолжала усиливаться. Вот с небесной верхотуры, разогнавшись издали, будто с огромной горы, с воем и грохотом принесся крутой снежный вал, хлобыстнулся о землю с такой силой, что под ногами у Корякова все задрожало. Лебеденко словно бы обо что-то споткнулся на бегу, остановился, а Найда, присев на задние лапы, испуганно взвыла.
– Вперед! – скомандовал Коряков. – Время терять нельзя! – Он всадился грудью в сугроб, в следующее мгновение застрял в нем, забарахтался отчаянно – показалось, что он увидел высунувшуюся из снега руку с согнутыми обмороженными пальцами, – при виде мертвой руки у него на мгновение остановилось сердце, – но это оказалась сбитая с ивы ветка и сердце заработало вновь.
– Что там? – прокричал сквозь гогот ветра Лебеденко.
Найда жалась к его ноге.
– Ничего. Показалось, что обнаружил зацепку… Ложная тревога, – Коряков подышал на пальцы, обтянутые перчаткой.
Детская привычка – дышать на варежку или перчатку, наивно веря, что рука после этого обязательно согреется.
– Что будем делать, товарищ лейтенант?
– Искать нарушителя! Искать и еще раз искать. Не дать ему уйти на ту сторону реки… Вообще до Суйфуна не допустить. Понятно, друг Петро?
– Так точно! – без всякой бодрости в голосе отозвался Лебеденко.
Через контрольно-следовую полосу стремительно несся поток снега – будто пенная вода перемахивала через камни, пузырилась, плевалась мыльными сгустками, шипела недобро, сшибала на пути разные земные неровности, заструги, запрессовывала выковырины… Не остановить этот поток, не преградить – любую заплотку свернет и утащит в опасные, глубокие завалы снега.
Глянул Коряков на контрольно-следовую полосу и отвернулся – ноздри мигом забило снегом, торчат в сопелках две тугие пробки, ни выковырнуть их, ни выколотить… А дышать нечем. Так и в жизни нашей все движется, несется куда-то, исчезает за горизонтом. И смотришь – одного товарища нет, следом другого, только что люди находились рядом, а их уже нет – слизнул ветер, скомкал, измял, загнал в яму и сверху запечатал грязью. Беречь друг друга надо. Простая истина, а очень уж у немногих доходит до нее мозги. Коряков вновь подышал на перчатки, соображая, куда двигаться дальше.
Пурга продолжала усиливаться, казалось, что конца-края этому страшному грохоту, светопреставлению этому, не будет.
Из-под ног уносилась в сторону твердая снежная крошка, готовая унести и человека, если тот оплошает хотя бы на малую малость, – подцепит за конечности и уволочет, будто таракана-прусака. Земля под ногами не была видна совсем, – только маленькие кусочек пространства у самых носков обуви – широкую плоскую дорогу, какой была на деле контрольно-следовая полоса, можно было только представить себе мысленно. Совсем рядом лютый ветер трепал инженерную полосу – пока они тут находятся, наверняка прошла еще пара сработок…
Оля Керосинова конечно же нервничала, включала ревун, но включай его не включай – все бесполезно, на заставе никого нет, кроме дежурных: все люди сосредоточены здесь, на контрольно-следовой полосе.
– За мной! – скомандовал Коряков напарнику и первым нырнул в крутящуюся воющую темноту.
Лебеденко нырнул было за ним, но его остановила Найда – уперлась всеми четырьмя лапами, заскулила жалобно – не хотела идти. Лебеденко присел на корточки, прижал к себе голову собаки, проговорил укоризненно, но даже сам
