не услышал собственного голоса:
– Найда!
В ответ собака заскулила просяще, устало. Лебеденко вновь произнес тихо:
– Найда! – И Найда, вздохнув, словно человек, поднялась, потянулась за хозяином следом.
Поиск нарушителя продолжался.
1 января. Дорога на заставу № 12. 1 час 35 мин. ночи
Недалеко от заставы Лена затормозила – путь перегородил высокий снежный вал, он катился с грохотом, с воем, плевался яркими крупными брызгами, недобро вспыхивавшими в свете фар, внутри вала катилось что-то черное шевелящееся, чертенячье, и Лена невольно вздрогнула – человек ведь! Она хотела выпрыгнуть из машины, броситься на помощь бедолаге, но остановила себя – поняла, что, во-первых, это не человек, а во-вторых, вал собьет ее с ног и уволочет в ночь.
Когда страшный вал пронесся, Лена увидала крест, вставший на его месте.
Простой, строгий, православный охранный крест, срубленный из дерева, довольно высокий – в два человеческих роста, о который разбивалась и полоумная пурга эта, и ночь с ее бешенством и опасностями, и нечистая сила, зорко присматривающая за людьми, так и норовящая сесть верхом на какую-нибудь заблудшую душу и швырнуть ее в котел с кипящей смолой. Крест этот охранял заставу.
Увидела Лена его и чуть не заплакала – Господь охранял ее. Тяжесть, скопившаяся в груди, отступила, отползла куда-то в невидимый дальний угол, а потом и вовсе рассосалась, не стало ее. Лена обрадованно отерла глаза и, поняв, что находится на развилке двух дорог, выбрала левую, как и указывал ей по телефону Саша Коряков, – эта дорога вела на заставу.
Отъехав метров двадцать, Лена застряла – правым боком машина увязла в снежной плети, неудачно пытавшейся переползти через дорогу, но не рассчитавшей свои силы и примерзшей к земле.
Лена надавила на газ, задние колеса взвизгнули, вышибая из-под протекторов длинное колючее сеево, струи снега железом прожигали темноту. Лена включила заднюю скорость, подала машину в центр дороги, потом, закусив губы, включила переднюю скорость, через несколько минут она выбралась из капкана, а еще минуты через три перед радиатором «жигулей» возник длинный полосатый шлагбаум.
В свете фар нарисовался солдат в плотной пятнистой куртке, по самый воротник засыпанный снегом, с автоматом на груди. Сквозь опушенные белой махрой ресницы глянули темные блестящие глаза.
– Вы куда, гражданочка? Не заблудились ли?
Лена хотела сказать упакованному солдатику, что никакая она не гражданочка, но неожиданно стушевалась – ведь рядом-то находится граница, а тут порядки, говорят, особые, – и проговорила сухо, будничным тоном, словно приехала в сберкассу платить деньги за коммунальные услуги:
– Я к лейтенанту Корякову.
В темных глазах упакованного солдатика мелькнуло любопытство.
– К товарищу лейтенанту, – внушительно поправил он.
Лена не сдержалась, улыбнулась.
– Может быть, и так. А почему к «товарищу»? А если – к «господину лейтенанту»?
– Не положено, – баском, совсем как Коряков, проговорил часовой.
– Значит, есть только товарищи?
– Только они.
– Хорошее слово – товарищ.
– Товарища лейтенанта на месте нет. Он находится на задании.
Лицо у Лены удивленно вытянулось.
– Как на задании? А Новый год? Все празднуют…
– У нас Новых годов не бывает – все время служба. Кто-то, может быть, и празднует, но сейчас застава поднята в ружье.
– Это что – тревога, выходит?
– Тревога, – вид юного часового сделался важным, будто он был по меньшей мере прославленным пограничником Карацупой.
– Что же мне делать? – расстроенно спросила Лена. – Возвращаться?
– Товарищ лейтенант Коряков предупредил, что вы будете, просил вас пропустить. Вы проезжайте, вас встретят.
– Кто встретит? – непонимающе спросила Лена.
– Тетя Дина, наша повариха. И кто-нибудь из двух Оль – Оля Керосинова, связистка, либо ее тезка, тоже Оля и тоже связистка. Накормят, напоят. У нас сегодня на ужин очень вкусный яблочный пирог… Погранцовской еды попробуете, – часовой говорил убедительно, хотя и частил, сбивался в словах, окутывался паром и говорил, говорил, говорил… Потом умолк и произнес жалобно: – Товарищ лейтенант Коряков с меня шкуру спустит, если я отпущу вас. Не уезжайте, пожалуйста, дождитесь товарища лейтенанта.
– Ладно, – решительно произнесла Лена и включила первую скорость.
Часовой поднял полосатый шлагбаум. Вид у него был торжественным.
1 января. Контрольно-следовая полоса. 1 час 45 мин. ночи
Удачливый Ли теперь уже боялся даже пошевелиться в своей западне – любое движение могло вызвать обвал. Под ногами что-то тихо, опасно шуршало, будто снег шел не наверху, на воле, а внизу, в подземном пространстве, холод стискивал икры, голени, примерзал к одежде, вымораживал тело до костей…
Плохо было Удачливому Ли.
Где-то высоко над головой, в далеких, вспененных пургой небесах выл ветер, носился по пространству, сбивал в кривые длинные столбы обледенелую снежную сыпь, обдирал до крови кожу на лицах, выдавливал глаза, хохотал громко, неприлично, куражился, справляя свой собственный Новый год. Ли слушал его далекий хохот и едва сдерживал себя, чтобы не расплакаться.
Из побега ничего не получилось, природа оказалась хитрее его, и если Ли сейчас не найдут русские пограничники, то не найдет его уже никто, до самой весны. Весной вытает прилипшим к земле размятый, изъеденный мышами и прочими здешними зверушками, не чурающимися человеческого мяса, труп – страшный, безглазый, на Удачливого Ли не похожий даже отдаленно.
И определят люди, что это был Удачливый Ли лишь по намокшему, покоробленному, со слипшимися страницами южнокорейскому паспорту, который найдут во внутреннем кармане куртки. Ли услышал тихий коростелиный скрип, родившийся у него в горле, рот у Ли задергался жалобно, сам по себе, произвольно, из глаз выбрызнули слезы.
Под ногами завозилось что-то пусто и страшно, словно бы, прикрываясь пургой, к человеку подгребся опасный зубастый зверь, и Ли до обморока, до крика сделалось жаль себя.
Отплакавшись, он позвал тихо, осторожно, чтобы завалы снега не обрушились окончательно и не похоронили его:
– Э-э-эй!
И словно бы отзываясь на этот отчаянный, до основания, до блеклой оболочки вымерзший, ставший пустым и совсем неслышимым шепот, перед ним вдруг, непонятно как поместившись в этой чудовищной стиснутости, возникла старая, с лицом, полностью ушедшим в тень глубоко натянутого на голову капюшона, женщина.
Удачливый Ли поначалу обрадовался – живое существо объявилось, вдвоем легче будет куковать в плену, но в следующее мгновение похолодел, у него исчез не только голос, исчез даже шепот. Это была та самая старуха, которая является каждому человеку перед смертью – невесомая, высохшая до костей, в холодном одеянии, с пустыми глазницами, в которых подрагивали, извивались, словно нити-волоски электролампочки, светящиеся слабо червяки.
– Не-ет, – прошептал Удачливый Ли неверяще, но шепота собственного не услышал, он растворился в нем самом, растворился в этой страшной яме, в сыпучем шипящем звуке уползающего вниз, к далекому речному льду снега, растворился в промерзлом, могильно глухом пространстве.
Старуха, плоско вытаявшая из снега, неожиданно шевельнулась, усмехнулась, показав кривые, желтые от времени, словно бы прокуренные, зубы.
– Не-ет, – вновь немо шевельнул губами Удачливый Ли и отключился.
1 января. Контрольно-следовая полоса. 1 час 50 мин. ночи
Коряков сделал несколько мелких, осторожных, словно бы он двигался по минному полю, шагов, остановился, присел на корточки, осветил фонарем снег.
Холодно взвыл ветер и чуть не вырвал фонарь
