Сильченко слышал наши дружеские реплики. Сознание того, что с нами не пропадешь, поддерживало его крепче, чем фляги.
В конце концов Сильченко приловчился к ним. Когда голову тянуло вниз, он опускал на груди две средние фляги — туловище моментально выпрямлялось… Боковая правая фляга, приподнятая чуть из воды, давала телу крен в нужную сторону. Опущенная вниз левая боковая фляга заворачивала корпус вправо, точно руль на корме… Словом, Сильченко «овладел техникой»!
Теперь чекисты, стоявшие на берегу, напряженно следили за ним.
— Поздравляем с переправой через реку! — спустя несколько минут приветствовали мы Сильченко.
— Тоже мени ричка… Десна! От Днипро, ото ричка… — с презрительной усмешкой сказал Сильченко, вызвав дружный смех.
В сумерках наша группа подошла ко второй водной преграде. Река была небольшая, но глубокая и быстрая. Мы было призадумались. И тогда, сняв одежду и моментально смастерив из фляг «спасательный круг», первым бросился в воду Сильченко.
«Ура Сильченко, королю вод!», «Беспримерный заплыв Петра Сильченко!» — кричали вокруг, на миг позабыв, где мы и что у нас впереди.
Мы были молоды и радовались самой короткой передышке.
Это было в июне 1942 года на территории оккупированного гитлеровцами Погарского района Орловской области.
Наша разведывательная группа, выйдя из Брянских лесов, должна была добраться до небольшого Воробьевского леса и оттуда, разбившись на группы по три-пять человек, отправиться на выполнение задания. Через неделю мы условились собраться в Воробьевском лесу и вместе вернуться в лагерь. От лагеря до леса было двадцать два километра. Лежал он за двумя реками — широкой полноводной Десной и Судостью.
По данным предварительной разведки, мы знали, что за Судостью, в селе Слобода, расположился батальон немецкой пехоты. Каратели «наводили порядок» в селах, примыкающих к партизанскому краю.
Пройти незаметно мимо этих сел для нас было жизненно важно. Вот почему с нами шел проводником местный житель — партизан из отряда имени Чапаева — Петро. Он должен был вывести нас к Воробьевскому лесу, минуя деревни и села. Мы шли ночью и, не зная местности, целиком полагались на проводника. Это нас чуть было и не погубило.
* * *
…Перебравшись через Судость, мы шли уже два часа. Стало светать, когда дорогу нам пересек мелкий, открытый со всех сторон овраг. За оврагом расстилалось поле созревающей гречихи, а за полем, на холме, лежало, как на ладони, большое, нетронутое пожарами войны село. Было странно видеть его уцелевшим. Дымились трубы крестьянских хат. В утренней тишине слышались звуки пробуждающейся жизни: людские голоса, мычание коров, блеяние овец.
Откуда здесь село? Ведь по маршруту никакого села на пути у нас быть не должно. Тревога охватила нас.
— Где мы находимся, Петро?
Петро, наш проводник, стоял перед нами бледный, растерянный. Обратившись к командиру группы Мирковскому, он тихо сказал:
— Товарищ капитан! Виноват. Заблудились, — и чуть слышно добавил: — Перед нами Слобода…
Слобода!.. Именно то село, где стояли каратели. Мы были в открытом поле, почти на глазах у противника. Справа и слева дороги большое движение. Начинался день, уходить назад было поздно. Рядом по дороге на подводах, стреляя в воздух, проехали полицаи. Проскакали верхом на лошадях немцы. Появились на поле крестьяне.
Что оставалось нам делать? Мы затаились в овраге, приготовившись принять бой, если нас обнаружат. Надежды выйти из этого боя живыми у нас не оставалось: слишком неравными были бы силы.
Часов в десять утра один из крестьян, работавших в поле, направился в нашу сторону. Подойдя к оврагу и увидев нас, вооруженных, запыленных, появившихся будто из-под земли, он остолбенел.
— К нам, сюда! — приказал ему вполголоса старшина Яковенко.
Незнакомец спрыгнул в овраг.
— Вас же немцы увидят! — хрипло проговорил он, побледнев от страха. — Их же здесь у нас тьма!
Поминутно оглядываясь, сбиваясь от волнения, он рассказал нам то, что мы уже знали: на днях в их село прибыли каратели.
— Свирепствуют! За малейший проступок наказывают!
Наш комиссар Юрий Бруслов, видя, как напуган крестьянин, нарочито неторопливым, уверенным рассказом о Большой земле, о положении на фронтах постарался успокоить его. В разговоре прошло минут пятнадцать-двадцать, и перед нами встал вопрос: что делать с этим человеком? Задержать его до темноты, на весь день? Но жена, оставшаяся возле подводы, хватится мужа, если уже не хватилась, и может поднять тревогу. Отпустить его сейчас? Но мы не были уверены в том, что он не связан с полицией и не сообщит о нас немцам.
Как поступить? Проклятый вопрос…
А крестьянин, поняв наши затруднения, горячо заговорил:
— Верьте мне, товарищи! Никому о вас слова не скажу! Никуда с поля до вечера не уеду. Мое вам честное слово.
Время шло. Держать этого человека в овраге становилось все опаснее. Товарищи лежали в стороне, с тревогой глядели на нас. Комиссар это видел.
Подойдя к бойцам, он сказал:
— Товарищи! Мы не можем держать этого человека до темноты. Он дал нам слово, что будет продолжать работу в поле до вечера. Придется его отпустить.
Человек ушел. Разведчик Николай Яковенко наблюдал за ним с другого конца оврага.
— Глядите, — сказал вдруг Мирковский.
К нам пробирался взволнованный Яковенко: наш новый знакомый, выйдя из оврага, подошел к повозке, поговорил о чем-то с женой, они запрягли лошадь и, пустив ее галопом, ускакали в Слободу!
Выслушав Яковенко, Мирковский сказал:
— Никому ни слова!
Комиссар стоял, сжав побелевшими пальцами приклад автомата. Взгляд его был напряженным и твердым, желваки ходили по скулам. Помолчав, он медленно проговорил:
— Все же я убежден, что это был человек, не способный предать своих.
— Может быть, ты и прав, — ответил Мирковский, — но обстановка, сам понимаешь, какая… Мы ко всему должны быть готовы. Пойду сам понаблюдаю за Слободой…
То, что командир с биноклем в руках направился к краю оврага, заставило бойцов насторожиться. Десятки глаз провожали Мирковского.
Скоро нас начала мучить жажда. Воды в наших флягах не было ни капли, солнце палило нещадно. Оно стояло в зените, и ни кустика не было в овраге, в тени которого мы могли бы укрыться.
«Скорее бы вечер, — думал каждый, — скорее бы кончилось все это…»
Нет ничего мучительнее, чем такое вот ожидание, когда напряжены каждый нерв, каждая клетка тела. Кажется, лучше бы начать бой, лучше рискнуть и идти по открытому полю, но не сидеть сложа руки и не ждать в бездействии.
