Дойчман последовал за ними и вошел в кабинет врача. Кроненберг, обычно никого не пускавший на «его территорию“, будто сторожевой пес, на сей раз не отреагировал на вторжение Дойчмана. Ему было не до того — суетливо бегая по кабинету, он понятия не имел, что предпринять. Что с него взять? За плечами у Кроненберга был лишь «ускоренный курс подготовки санитаров“. А доставленный сюда солдат, которого сейчас заботливо укладывали на белый клеенчатый диван, похоже, страдал от острейшей дыхательной недостаточности. «Вследствие чего?“ — машинально задал себе вопрос Дойчман. Черт знает, вследствие чего, во всяком случае, вид у него был такой, что он вот–вот скончается.
— А где врач? — спросил солдат.
— Уехал он, уехал, — пролепетал в ответ Кроненберг. — Не знаю куда…
— Так сбегай и найди его!
— Где мне его искать?
— Что с ним? — вмешался Дойчман.
Подойдя к лежащему солдату, он наклонился к нему.
— А ты что, кумекаешь в медицине? — с надеждой в голосе обратился к нему Кроненберг.
— Слегка, — ответил ему Дойчман.
— Что с ним?
— Откуда я могу знать?
— Парень, ты как–никак санитар, — продолжал солдат.
— Ты ведь какой–то укол ему делал! — добавил его напарник.
— Что за укол? — насторожился Дойчман.
— Да так, ерунда, это не от укола — я сделал ему противостолбнячный укол, — пояснил Кроненберг. — Он напоролся на ржавую колючую проволоку и…
— Немедленно ампулу адреналина и шприц! — властно произнес Дойчман. — И побыстрее, пока не поздно!
В эту минуту Дойчман стал тем, кем был всегда, — врачом, в привычном мире пропахшего медикаментами, дезинфектантами и болезнями кабинета, у топчана, на котором этот солдат, теперь уже его пациент, сражался со смертью. Дойчман враз позабыл и о недавнем обмороке, и о слабости, и о беспомощности. Он словно вернулся в свои первые после получения диплома годы, когда он работал в одной из берлинских клиник, где ставил на ноги больных, боролся за их жизнь, там, где познакомился с Юлией и полюбил ее.
Кроненберг, не скрывая изумления, послушно выполнил его требование — принес все необходимое: ампулу адреналина, стерилизатор, а в нем сверкавший никелем шприц и иглы. Дойчман, закатав больному рукав гимнастерки, ощупал пульс. Пульс был едва заметный, нитеобразный, прерывистый, с пугающе долгими паузами.
— Бензин! — велел Дойчман.
Оба солдата продолжали стоять, глядя на него, как обычно глядят на работу врача люди непосвященные: с любопытством, страхом, благоговейным трепетом.
Дойчман стянул жгутом руку пациента поверх локтя — выступили и набухли голубоватые вены. Смоченным в бензине ватным тампоном он протер кожу и уверенно ввел в вену иглу.
— Шок! — констатировал он.
— Отчего шок, разве… — начал Кроненберг, но Дойчман негромко велел ему не мешать и, осторожно надавливая на поршень, стал вводить в вену адреналин.
— Дело в том, что у него непереносимость к противостолбнячной сыворотке.
— Выходишь его? — спросил один из солдат.
— Думаю, да, — ответил Дойчман.
И он спас пациента. После томительно долгих минут ожидания, после того, как Дойчман предпринял все необходимое в таких случаях, с лица больного стал исчезать синюшный оттенок, дыхание становилось ровнее, пульс обрел лучшее направление, хотя по–прежнему оставался слабым.
— Все нормально, — заключил Дойчман. — Худшее позади.
— Откуда ты все это знаешь? — спросил пораженный Кроненберг.
Он был безмерно благодарен этому взявшемуся словно из ниоткуда специалисту. И имел все основания для этого — только сейчас до него дошло, что этот солдат был на волосок от гибели, причем по его, Кроненберга, вине. Не кто–нибудь, а он, санитар Кроненберг, всадил ему двойную дозу противостолбнячной сыворотки, мол, «надежности ради“.
— Иного выхода у меня не было, — с улыбкой ответил ему Дойчман. — Я как–никак врач.
— Врач?
Кроненберг даже присвистнул от удивления. По его широкой, откормленной физиономии было заметно, что он над чем–то раздумывает. Но санитар решил промолчать. Он был вообще из тех, кто не высовывает язык зазря, пока все досконально не взвесит. И вечером, когда Дойчман уже лежал на койке, к нему явился Кроненберг и затащил его в свою каморку рядом с кабинетом врача.
— Вот что, — начал он, усадив Дойчмана на единственный стул. — У меня тут возникла одна идея. Но сперва давай–ка дернем по стаканчику. Ты не против?
Дойчман кивнул. Он был не против. Кроненберг, пошарив в тумбочке, извлек из дальнего уголка заветную бутылочку. У Дойчмана глаза на лоб полезли: французский коньяк. Видя его удивление, Кроненберг ухмыльнулся:
— Это от Старика, понимаешь? От штабсарцта. Душа–человек! Я из него веревки вить могу, если понадобится.
Они выпили, и уже после пары глотков мир вдруг показался Дойчману вполне переносимым, чуть ли не приятным. Он вмиг позабыл и об обер–фельдфебеле Крюле, и об унтер–офицерах, и о своей болезни, об обмороке, об отчаянии, о беспросветности бытия в штрафбате, обо всем, через что ему выпало пройти; ему и Юлии, ему и остальным — Видеку, Бартлитцу, Шванеке… да–да, и Шванеке, одним словом, всем… Усевшись поудобнее, он с нетерпением ждал, что же намерен сказать ему Кроненберг.
— Послушай, — начал тот. — Я понимаю, что вот там, — Кроненберг выразительно ткнул большим пальцем в затянутое светомаскировочной шторой окно, — там хорошего мало. Понимаешь, что я имею в виду?
Дойчман кивнул. Он понимал, что Кроненберг имел в виду.
— Так вот, у меня есть к тебе предложение. Мне позарез нужен помощник. Санитар, понимаешь? Тогда ты распрощаешься со всей этой компанией — с Крюлем и так далее, никто здесь тебя не достанет, и мы с тобой будем жить припеваючи.
— А каким образом ты думаешь все организовать? — помедлив, спросил Дойчман.
Идея представилась ему абсурдной, совершенно нереальной. Он, доктор медицины Эрнст Дойчман, приват–доцент — и вдруг помощник санитара! Бред какой–то! Не окажись он в штрафбате, он бы уже год спустя ходил бы в штабсарцтах. Но — с другой стороны — а почему, собственно, нет? В армии издревле повелось: если нужно было срочно перетащить, скажем, рояль, то какой–нибудь там фельдфебель отыскивал музыкантов, мол, у них это лучше получится, если унтер–офицеру перед проверкой потребовалось до блеска отдраить спальное помещение, он отыскивал непременно пловцов — мол, они воды не боятся. А если Кроненбергу срочно понадобился помощник, почему бы не взять приват–доцента Эрнста Дойчмана.
— Это уж мои заботы! — заверил его Кроненберг. — Я же тебе говорю, мы с главным живем душа в душу, соображаешь?
