— Хорошо, — решительно произнесла она, — я сейчас позову Дюжина, и мы объясним ему, чего хотим. А к тебе у меня просьба. Мне нужен человек, который в последнее время появляется перед телекамерами вместе с Игорем Вильдановым.
— Вильданов? — недоумённо вздёрнул брови Юрий. — Это который? Певец, что ли?
— Что ли, — подтвердила Настя. — Поможешь?
— Помогу, только зачем? Ты же знаешь, подруга, я втёмную не играю, это не мой профиль.
— Мне стало известно, что человек, которого сегодня часто видят рядом с Вильдановым, много лет назад постоянно бывал на даче у убитых супругов Немчиновых.
— И что с того?
— Я хочу поспрашивать у него насчёт деда. Правда ли, что он не ездил на дачу, и почему приехал в тот единственный раз, когда застрелил сына с невесткой.
— Да зачем это тебе, Господи?! Дела давно минувших дней. Я ещё понимаю, если бы то убийство надо было раскрывать. Но оно ведь раскрыто, более того, дед уже и срок отмотал, и вернуться успел.
Настя встала и молча принялась складывать в сейф бумаги, Коротков так же молча наблюдал за ней, ожидая объяснений. Объяснения будут, в этом он не сомневался. Все годы, что они проработали бок о бок на Петровке, никогда он не выполнял роль мальчика на побегушках, которого можно послать «туда не знаю куда». И сам Коротков, и другие сотрудники отдела признавали, что голова у Каменской работает по каким-то одной ей понятным схемам, и частенько они не могли проследить цепь её умозаключений, но Аська ни разу не позволила себе ничего такого, что могло бы быть истолковано как фраза типа «не понимаешь — ну и не понимай, тебе дали задание — твоё дело выполнять». Она всегда всё объясняла, подробно, дотошно, на пальцах и при помощи начерченных на бумаге стрелочек и квадратиков, объясняла до тех пор, пока человек не начинал удивляться своей глупости и тому, что сам до этого не додумался. Ведь это так просто и лежит на поверхности!
Наконец всё лишнее было убрано со стола, оставшиеся документы разложены по папкам и аккуратно сложены в стопку. Настя критически оглядела наведённый порядок и снова уселась на своё место.
— Юра, дед Немчинов — одна из наших версий в деле об убийстве Барсукова. И мы должны знать о нём как можно больше, прежде чем начнём с ним разговаривать. Он может оказаться очень опытным и опасным преступником, и если мы его спугнём — прощения нам с тобой не будет. Главным образом, конечно, тебе, потому как я в этом деле с боку припёка. И есть ещё одна деталь, которую я хотела бы прояснить. Василий Петрович Немчинов был задержан на платформе, когда ждал электричку, чтобы уехать в Москву. В уголовном деле есть план посёлка, от дачи до платформы не больше пятисот метров по хорошей грунтовке. Стало быть, средним шагом можно дойти минут за десять, а быстрым — ещё меньше времени нужно. Однако деда взяли на платформе, когда с момента убийства прошло почти полтора часа. Я хочу найти расписание движения поездов за тот год и убедиться, что в этот самый момент между электричками действительно был большой перерыв. В противном случае я, как говорят в Одессе, интересуюсь знать, почему он не уехал на первом же проходящем поезде и где болтался целых полтора часа. Нормальный человек должен ноги уносить с места преступления как можно скорее.
— Это было поздно вечером? — спросил Коротков, наморщив лоб. — Я не знаю подробностей.
— Нет, солнце моё, это был белый ясный день, по телевизору как раз «Семнадцать мгновений весны» показывали. И при этом суббота. У меня, конечно, дачи нет, но даже я знаю, что в выходные дни не бывает таких перерывов между поездами, в радиусе тридцати километров от Москвы электрички ходят каждые десять-пятнадцать минут. Повторяю, я найду расписание и уточню этот момент, но мне уже сейчас понятно, что тут не всё гладко.
— Ясно, — кивнул Юра, — информацию принял, сомнения разделяю. Давай зови своего экстрасенса.
— Не вздумай так назвать Павла, он обидится, — предупредила Настя, снимая телефонную трубку.
Зотов любил обедать в дорогих ресторанах, причём именно обедать, а не ужинать. Днём всегда было мало народу, и от этого у него возникало ощущение изысканности и привилегированности, которое всегда исчезало, когда вокруг было много посетителей. Какая же это привилегия, если она доступна такому числу людей? Ужинал он обычно дома, а вот обедать предпочитал в «Англетере» или в другом ресторане такого же класса.
Подъезжая к угловому зданию на Лубянке, он быстро оглядел припаркованные машины и увидел тёмно-зелёный «Сааб». Левченко уже здесь, притащился раньше времени, не терпится ему. Договорились же на два часа, а сейчас ещё только без двадцати. Зотов с досадой сорвал с рук тонкие «водительские» перчатки и швырнул ни в чём не повинные кусочки кожи на пассажирское сиденье. Этот сукин сын Левченко в жизни никуда вовремя не пришёл, и не потому, что не умеет быть точным, а потому что любит, чтобы его ждали. Тот факт, что он заявился почти на полчаса раньше назначенного времени, говорит только том, что дело, о котором пойдёт разговор, для него сегодня важнее всего на свете, даже важнее его собственной значительности. Зотов многое отдал бы, чтобы и сегодня прождать своего знакомого лишние минут сорок, а то и час. Ему нечего ответить Левченко, пока нечего.
Закрыв машину, он неторопливым шагом двинулся к ресторану. Подтянутый швейцар, он же гардеробщик, с вежливой улыбкой принял У Зотова роскошную дублёнку от Версаче, которую тот купил в Париже и придирчиво оглядывал каждый день в поисках пятнышка или хотя бы малюсенькой дырочки. Главное — не запускать процесс, считал Зотов, главное — вовремя среагировать, не дожидаясь, пока пятнышко уже нельзя будет вывести, а дырочка разрастётся до размеров кулака.
Левченко, конечно, занял стол, который нравился Зотову меньше всего, да ещё вдобавок сидел за ним спиной к стене, оставляя Зотову единственную возможность занять место спиной к залу. Ну не сукин ли сын! Ведь они уже трижды за последние месяцы обедали здесь, и каждый раз Зотов приходил первым и занимал один и тот же столик, за который садился всегда. И все три раза к слову упоминал, что это его любимое место, оно слегка на отшибе и в углу, так что оба собеседника имеют возможность сидеть спиной к стене и одновременно видеть весь зал. Это было важно для Зотова, очень важно, он не мог находиться спиной к двери и тем более к просторному залу, ибо был нервным и тревожным. Левченко, конечно, его слова мимо ушей не пропустил, потому сегодня припёрся пораньше и занял такое место, чтобы Зотову уж и вовсе не по себе стало. «Глупо, право слово, — сердито подумал Вячеслав Олегович, двигаясь в сторону Левченко с сияющей улыбкой. — Если ты хочешь, чтобы человек для тебя что-то сделал, заставь его любить тебя, и он в лепёшку расшибётся. А ты заставляешь меня нервничать, как будто если я распсихуюсь, дело пойдёт быстрее. Не пойдёт оно быстрее. Оно вообще никак не идёт».
