Подпустив немцев поближе, наши дозорные открыли огонь с целью предупредить нас об опасности. Это оказалось неожиданным для фашистов, и, хотя их было много, они заметались, залегли и стали отвечать беспорядочным огнем из пулеметов и автоматов. Бой был коротким. Потеряв шестерых солдат и не зная, сколько нас на самом деле, немцы отступили, захватив убитых и раненых.
Но дорого нам досталась эта победа. В неравном бою, заслонив фашистам дорогу к отряду, погибли Яковлев и Севастьянов — два комсомольца, два замечательных наших товарища. Ранило Геннадия Мороза.
Тяжелый урок дала нам Сельня. Казалось, мы не сделали никакой ошибки. И все же погибли наши товарищи.
Что и говорить, мы были готовы ко всему. Но чтобы первый из встреченных нами оказался предателем! Нет, мы не были готовы к этому. Мы шли в тыл врага, охваченные одной-единственной целью — победить, сокрушить врага. Мы еще не привыкли к той мысли, что можем встретить на своем пути врагов, отщепенцев, изменников, и жизнь дала нам урок. Мы вдруг увидели с отчетливой ясностью, что наши прежние представления о войне недостаточны, что втрое большую осторожность и бдительность нам придется проявить в предстоящей работе. Здесь, на оккупированной фашистами территории, нам придется ломать свои привычки, свои представления для того, чтобы устоять, победить в нашей борьбе.
Да, главным для нас было устоять, сохранить свои силы для выполнения основного задания. Поэтому, хоть наши сердца и переполняла жажда мести, мы пока на месть не имели права.
Лишь через месяц мы узнали от партизан, что житель Сельни «Петро» в начале войны дезертировал из Красной Армии, пробрался в Сельню, дождался прихода немцев и стал их верным псом. Много горя принес он местным жителям. Партизаны воздали предателю должное, повесив его на дереве, что стояло при въезде в Сельню. Но это случилось позднее. А в тот день, ни секунды не медля, мы ушли от Сельни.
Стояла лютая стужа. Ледяной ветер сек лица, сыпал снег, все вокруг призрачно и бело. И мы медленным шагом продвигались вперед при скудном свете пробивавшейся сквозь тучи луны. Ноги проваливались, вязли в глубоком снегу, мы спотыкались о присыпанные снегом сучья, попадали в ямы, натыкались на пни, падали. Раненый глухо стонал, боясь криком выдать себя и всех нас.
Мы не шли, мы буквально ползли, преодолевая за ночь два-три километра. Геннадий — человек богатырского телосложения. Нести его на самодельных носилках было невыносимо трудно. Да и личный груз у каждого был велик — взрывчатка, оружие, боеприпасы. Днем, забравшись в чащобу, мы отдыхали, а когда наступали густые сумерки, мы, встав на лыжи, с большим трудом поднимали носилки с Морозом, подставляли плечи под жерди, выступавшие из-под плащ-палатки, на которой лежал Геннадий.
За несколько дней мы потеряли мобильность и невероятно измучились. Мы были очень встревожены состоянием здоровья Мороза и вынужденной задержкой в пути. Не раз Геннадий просил нас оставить его у «добрых людей», которые бы его пригрели на время, надежно укрыли от гитлеровцев. Но мы, помня еще свежий урок Сельни, все никак не решались пойти на это. И только предупреждение нашего фельдшера о том, что сложные ночные переходы по лесу и постоянная тряска усугубляют и без того плохое состояние здоровья Мороза и что ему необходимы уход и тепло, заставили нас сделать этот шаг, и мы отправили в ближайшие деревни разведчиков на поиски надежных людей.
На третьи сутки разведчики вернулись и доложили, что есть возможность оставить Мороза у надежных людей в Комиссаровке, глухой деревушке, стоявшей в стороне от большака.
— Что это за люди? — спросил Мирковский.
Ответ разведчиков в первую минуту всех ошеломил: раненого Мороза согласились спрятать и выходить местные староста и полицай. Мы переглянулись: не провокация ли это? Но разведчики в один голос утверждали, что они опросили в деревне десятки людей и что староста и полицай — как раз те самые люди, которых мы ищем.
Комиссар все же решил сам посмотреть на этих людей — уж очень неправдоподобным выглядел рассказ разведчиков. Взяв с собой двух бойцов, он отправился в Комиссаровку.
Оказалось, что староста в деревне был «свой». Местные жители для того, чтобы немцы не назначили на эту должность какого-нибудь пришлого кровососа из бывших кулаков или уголовников, решили выбрать старостой пожилого колхозника, человека тихого, малоразговорчивого.
Он, приняв на себя тяжелую ношу пособника гитлеровской администрации, выполнял свои функции так, чтобы облегчить жизнь односельчан при фашистском режиме.
А полицай был раненым в бою красноармейцем. Жители деревни его подобрали, спрятали от немцев, выходили и тоже «послали на службу» к фашистам.
Обстоятельно поговорив с этими людьми, комиссар условился, что на время, пока Мороз не выздоровеет, мы оставим его у них. Так и сделали. Геннадия доставили в дом старосты, уложили на печь, дали ему пистолет, несколько обойм с патронами, гранаты.
И мы не ошиблись. Несколько месяцев Геннадий прожил в Комиссаровке. Выздоровев, ушел к партизанам. Сейчас жив-здоров, работает в Подмосковье.
Этот случай был для нас еще одним поучительным уроком в суровой школе войны в тылу врага. И он научил нас верить людям.
И сколько было еще таких уроков! Даже первая встреча с подлинными хозяевами лесов — брянскими партизанами, — к которой мы с нетерпением готовились, оказалась совсем не такой, какой мы предполагали.
В деревне Чернь комендантская группа объединенного штаба партизанских отрядов приняла нас за гитлеровских агентов, переброшенных в Брянские леса. В этот момент никого из партизанских командиров в Черни не оказалось. Возглавлявший подразделение конвоиров Николай, решительный человек лет сорока, без обиняков заявил, что мы фашистские лазутчики и, как немецкие прихвостни, все будем расстреляны. Он потребовал от нас сдать оружие и рацию, с которой мы перешли линию фронта.
Вот так дела! Мы с таким трудом, так долго сюда добирались, так мечтали о встрече со своими — вдруг: «Сдавайте оружие! Лазутчики! Прихвостни!» — «Да из Москвы мы! Вот рация, можно связаться с центром. Вот газеты, листовки…»
Наши доводы Николая не убедили. Окружив со всех сторон хату, где мы находились, партизаны поставили ультиматум: «Через час чтобы оружие и рацию сдали, иначе вам всем каюк».
«Кто у вас командир, пусть подойдет к окошку!» — сказал Николай.
Подошел Мирковский. Он увидел против крыльца направленный дулом к дверям нашей хаты, выглядывавший из-за сарая пулемет «максим», а партизаны группами, с оружием в руках, кто за колодцем, кто у плетня, готовились к бою с «немецкими прихвостнями».
