Билли сжал руки и стал прислушиваться. Что-то среди этот безмолвия звало его, звало прочь от этой хижины, от этой могилы туда, в серую пустынную равнину. Он вернулся в хижину и уложил вещи. Маленькую рукавичку он положил с остальными сокровищами, вышел и запер за собою дверь. Он прошел мимо могилы и последний раз посмотрел на холмик, под которым лежал Дин.
— Прощай, старина, — прошептал он. — Прощай…
Сова закричала громче, когда он повернулся к западу. Он вздрогнул и ускорил шаги по пустынной равнине, которая простиралась на сотни миль между ним и постом Фон-дю-Лак.
За посещением могилы Дина последовали дни, недели, месяцы одиночества, какого Мак-Вей еще не знал раньше. Это было больше чем одиночество. Он знал одиночество, его тоску и муку среди мрачного и безмолвного хаоса арктической ночи. Он чуть не сошел с ума от этого, видя, как Пелетье умирал от отсутствия солнца и человеческого голоса.
Но это было другое. Здесь было нечто, с каждым днем все глубже впивавшееся в его душу. Он думал, что мысль об Изабелле и воспоминание о ней сделают его счастливее, даже если он и никогда больше ее не увидит. Но в этом он ошибся. Пустыня не рождала забвения, с каждым днем голос ее звучал все ближе и казался ему реальнее, и она все настойчивее вторгалась в его мысли. Не проходило часа, чтобы он не задавал себе вопроса, где она.
Он надеялся, что она и малютка Изабелла вернулись в свой старый дом в Монреале, где они, конечно, найдут друзей, которые позаботятся о них. Иногда на него нападал страх, что она осталась в этой дикой стране, что любовь к Дину не пустила ее и что она нашла какую-нибудь женскую службу на одном из постов между горами и равниной.
По временам на него нападало непреодолимое желание вернуться в хижину Мак-Табба и узнать, куда они отправились. Но он боролся с этим желанием, как человек борется со смертью. Он знал, что стоит ему раз поддаться искушению быть ближе к ней, как он потеряет все, чего достиг во время дней жестокой борьбы в хижине Круассэ.
И ноги уносили его все дальше на запад, в то время как невидимые руки удерживали его. Он не пошел прямо к Фон-дю-Лак, но провел около трех недель с одним траппером, с которым он столкнулся на реке Пайнстон. Был уже июнь, когда он пришел в Фон-дю-Лак и пробыл там месяц. Он думал было перезимовать там, но заведующий постом показался ему неприятным человеком, и сама местность ему не понравилась. В начале июля он отправился дальше на запад в глубь Атабаски, по северному берегу большого озера, а два месяца спустя пришел на форт Чайквиан, близ устья реки Славы.
Он попал в Чайквиан в благоприятный момент. Правительственная геологическая и картографическая экспедиция как раз собиралась в неисследованную область между рекой Славой и Большим Медведем, и трое участников ее, прибывших из Оттавы, уговаривали Мак-Вея присоединиться к ним. Он воспользовался случаем и пробыл с ними пять месяцев до возвращения экспедиции на реку Макензи. Он остался в форте Провиденс до поздней весны, а оттуда отправился в форт Уриглей, где у него было много приятелей среди служащих.
Пятнадцать месяцев скитаний оказали на него свое действие. Он уже не мог больше противиться страсти к передвижению. Она влекла его с места на место и в нем все больше и больше крепло желание вернуться на свое старое место на берегу большого залива на дальнем востоке. Он почти решил присоединиться к строителям новой океанской железной дороги в горах Британской Колумбии. Но в августе, вместо того чтобы очутиться в Эдмонтоне, он оказался на Принце Альберте, за триста пятьдесят миль к востоку.
Оттуда он пустился на север с компанией, отправлявшейся на озеро Ля Ронж, а в октябре повернул один на запад через Сисипук и Безентвуд и водой до Нельсон-Хауза. После недельного отдыха он продолжал двигаться на север, и 18 — го декабря — в день первого из двух жестоких буранов, придавших зиме 1909 — 1910 года такой трагический характер в истории народов Дальнего Севера — он находился в тридцати милях от фактории Йорк. Он пять дней добирался до поста, где задержался на несколько недель.
Это была первая из тех ужасных недель голода и жестокого мороза, когда в северных странах умерло более полутора тысяч человек. Начиная от северной равнины и вплоть до края южного креста вся земля была покрыта снежной пеленой от четырех до шести футов глубиной; с середины декабря до конца января температура не поднималась выше 40° ниже нуля, а большей частью держалась между 50 и 60.
Со всех концов территории на посты приходили известия о голоде и смертях. По трапперским тропинкам из-за холода невозможно было пробираться. Американские и северные олени и даже пушные звери закапывались в снег. Индейцы и метисы собирались на постах. В Йоркской фактории Мак-Вею дважды пришлось видеть, как матери приносили на руках замерзших детей. Однажды явился белый траппер с собаками и санками, а в санках лежала завернутая в медвежью шкуру его жена, умершая в лесу, в пятидесяти милях оттуда.
В течение этих ужасных недель Билли не мог ни днем ни ночью прогнать из своих мыслей большую и маленькую Изабелл. В нем росло опасение, что где-нибудь среди этой дикой страны они страдают так же, как страдают другие. Эта мысль до такой степени преследовала его, что однажды ночью ему приснился ужасный сон — он видел лицо малютки Изабеллы, но это было не лицо, а мертвая маска, бледная, холодная, исхудавшая от голода.
Этот сон заставил его решиться. Он должен отправиться в форт Черчилл. А если Мак-Табб не был там, он пойдет в его хижину на Малый Бобер и узнает, что сталось с Изабеллой и малюткой. Несколько дней спустя, 27—го января, температура внезапно повысилась, и Билли решил воспользоваться этой благоприятной переменой. С ним вместе в Черчилл отправился один метис, и они вышли в путь на следующее утро. К 20—му февраля они пришли в форт Черчилл.
Билли сейчас же зашел в управление. За два года тут произошли значительные перемены, и из старых служащих остался всего один, с которым Мак-Вей обменялся рукопожатием. Его первый вопрос был о Мак-Таббе и Изабелле Дин. Ни одного из них не было сейчас в Черчилле, ни одни не бывал там во время службы нового дежурного офицера.
Но Мак-Вея ожидали три письма. Приходило еще до полудюжины, но их отослали по его старому следу и они где-то затерялись. Эти три недавно вернулись из Фон-дю-Лака. Одно было от Пелетье — четвертое, которое он писал, по его словам, не получая ответа. У Пелетье уже родилась девочка и он спрашивал, уж не умер ли Билли. Второе письмо было от его компаньона из Кабальта.
Третье он долго вертел в руках, прежде чем решился распечатать. Оно не слишком походило на письмо. Оно было измято и порвано на углах и так перепачкано и подмочено водой, что адрес едва можно было разобрать. Оно побывало в Фон-дю-Лаке, а оттуда следовало за ним в Чайквиан. Он распечатал его и увидел, что само письмо было немногим более разборчиво, чем адрес на конверте. Последние слова сохранились, и он громко вскрикнул, убедившись, что оно от Мак-Табба.
