Послышались шаги, нарочито громкие, это Альбрехт предупреждает о себе, все-таки в моих личных покоях, куда доступ пока открыт, а потом даже ближайших друзей гвардеец остановит строгим: «По какому делу? Я доложу».
— Все начинается пиром, — сказал он, остановившись рядом. — А дальше плавно перетекает в дискуссию, на кого бы напасть…
— Не будет таких дискуссий, — ответил я мрачно. — Это муравьи бьются друг с другом, не замечая лесного пожара, а вот нам нельзя поднять головы, чтобы Маркус не напомнил о себе.
— Маркус, — проговорил он, лицо его потемнело, но вскинул голову и сказал с натужным оптимизмом: — Встречную атаку не проведешь, так что будем дожидаться, когда появится… А пока будем осваиваться. Как вам здесь?
— Во дворце? — спросил я. — Да мне как-то все равно, дворец или шатер… Вижу только, знакомых морд маловато.
Он спросил понимающе:
— Вы о женщинах?
Я ощетинился.
— Что, по мне видно?
Он покачал головой.
— Успокойтесь, Ваше Величество. Вы держитесь как скала, поросшая мхом. Зеленым таким, добротным. Даже как бы с плесенью. Хорошей такой плесенью! Как на сыре. Просто ваше состояние естественно и понятно…
— Что вам понятно?
— Женщине нужен мужчина, — ответил он, не отрывая взгляда от толпы, — мужчине нужны женщины… желательно все на свете.
— У вас и запросы, — сказал я. — У меня поскромнее. Я уверен, что верно и преданно человек может любить не больше трех-четырех женщин. От силы семь-девять…
Он грустно улыбнулся.
— Но жизнь такова, что и на одну не у всех хватает времени, сил, денег, решимости. Зато кому-то достается больше, чем одна.
— Я тоже из тех, — отрезал я, — у кого недостает времени, сил и решимости. Господи, тут вот-вот Маркус рухнет на головы, а мы будем предаваться любовным утехам?
Он пожал плечами.
— Я разве сказал, предаваться? Так, перекусить на ходу. Не слезая с седла.
— Не снимая, гм, сапог со шпорами, — сказал я. — Ну да, это понятно…
— Розалинда, — сказал он без всякого перехода, — мирно и счастливо живет с мужем в далеком имении. Азагердию выдали замуж, как только вы отправились на север.
Я проворчал:
— Чего это вы их вспомнили?.. Я вот совсем не думаю.
— Да ладно, — сказал он, — если не о них, то все равно о них, пусть даже у них другие имена и прически, зато все равно это они. Могу порекомендовать…
— Заткнитесь, граф, — сказал я в раздражении. — Недоставало, чтобы мне еще и баб рекомендовали!
Он поклонился.
— Нет-нет, Ваше Величество, что вы… Я уверен, что в женщинах вы разбираетесь лучше, чем в политике, в которой, если честно, не разбираетесь вовсе.
Я засопел, это наглая ложь, в политике я вообще орел, но Альбрехт и не пытается что-то доказать или опровергнуть, просто растормашивает меня, чтобы не зацикливался на одной-единственной идее, способной свести с ума.
— Ладно, — сказал я, — Маркус подождет, вы правы. Все равно еще не готовы, маяк пока что растет, как непонятный гриб.
Он посмотрел искоса.
— Присматриваете?
— Чувствую, — отрезал я. — Такой вот я чувствительный! Баб не чувствую, а маяк за триста или сколько там миль чувствую.
— Повезло нам с государем, — ответил он.
— Не язвите, граф, — сказал я строго. — Я уже весь в язвах. К счастью, пока невидимых, но я их чувствую. Мне кажется, там в зале недостает перемешивателя?
— Перемешивателя?
— Ну да, — сказал я, — как повар перемешивает большой такой цветной суп в большом котле.
В самом деле, отдельно вестготцы, армландцы с турнедскими военачальниками, в сторонке группа могущественных сен-маринских лордов, чье богатство многократно превосходит королевское: Чарльз Фуланд, которому я привез похвальные новости о его единственном сыне, Арчибальде Вьеннуанском, Рудольф Герман Лотце, Вильгельм Рошер, лорд Карл Людвиг Кнебель, заметно растолстевший Оскар Лаубе, всегда сдержанный лорд Бенедикт Карберидж, барон Френк Ховард, юный отпрыск знатного рода Холбергов, верховный лорд Джералд Бренан, лорд Джеймс Гарфильд, лорд Уильям Дэвенант и лорд Томас Фуллер, все из богатых и влиятельных родов, но, как вижу, не растерявшие хватки и проницательности, не сделали ставку на Вирланда, а ушли в тень, сейчас явились и сказали, что верили в мою победу. Что ж, а я верю им, как же иначе, так что они по своему могуществу и влиянию все так же будут занимать высокое положение и оказывать заметное влияние на жизнь в Сен-Мари в тех рамках, которые я очерчу.
Граф Фортескью и несколько знатных сен-маринцев, что не просто на моей стороне, но и на службе, тоже держатся чуточку обособленно, хотя вежливо общаются как с завоевателями, что не завоеватели, так и с теми, кто признал это завоевание законным.
По моему приказу пригласили также старшин гильдий, в том числе из Тараскона, хотя во избежание слишком уж заметного недовольства я распорядился посадить их в дальнем конца зала и за столами, покрытыми простыми скатертями из грубого полотна.
Уже прибыли несколько глав гильдий оружейников, кожевников и бронников, все в настолько дорогих шелках, что не всякий знатный лорд может себе такое позволить, на груди каждого скромно позвякивают массивные золотые цепи с драгоценными камнями, что говорят об их ранге. Узнаю лица мастера Френка Мазона, главного художника верфи, за ним заняли места главы гильдий строителей, плотников, вон медленно и важно садится мастер Эльбеф, старейшина гильдии оружейников, зал оглядывает угрюмо и настороженно, это впервые их, простолюдинов, пригласили в королевский дворец на пир.
Я вспомнил дом Лоренса Агендера, верховного главы совета гильдий и цехов, где все комнаты спокойно и уверенно говорят о достатке такого уровня, какой далеко не все высокородные лорды имеют, а большой обеденный зал, где он трапезует с семьей и принимает за столом гостей, блистает роскошью и великолепием, кресла оббиты дорогой тканью, посуда из серебра и золота…
Последним подошли мастер Пауэр и мастер Лоренс Агендер, я проследил, как усаживаются, бросил Альбрехту:
— Бдите, граф. Я поприветствую гостей.
Он проследил за моим взглядом, поморщился.
— Этих… ремесленников?
— Граф, — сказал я, — они создают богатство, которым мы распоряжаемся.
— Ну и что?
Я улыбнулся.
— Граф, я хочу чтобы Сен-Мари стала еще богаче.
Все-таки Альбрехт, думал я по дороге в общий зал, рыцарь до мозга костей. Все понимает, но все же общаться с ремесленниками считает для себя зазорным. Люди благородного происхождения одно, неблагородного — другое.
